Июль молодой, солнцеликий,

забудется вряд ли.

В нем прятались блики

мечтами расцвеченных дней,

Вплетались в него

шелковистые тонкие прядки

Из пряных лучей

и сиреневых длинных теней.

За маковки сосен

цеплялось слепящее кружево

Живых облаков, —

и на смуглом горячем песке

Ажурною вязью дрожало

дыхание южное,

И северный день

растекался

по синей реке…

Согласимся с Натальей Пунжиной, которая написала так об июле: солнцеликий и… многоименный…

«Как вы думаете, сколько имен у месяца, занявшего положение «макушки ле­та?» — «А сколько вам надо?» — ответил находчивый крестьянин на вопрос Владимира Даля, составителя Толкового словаря живого великорусского языка.

Если посчитать, то действительно выходит немало: липец, червенц, грозник, хлеборост, сенозарник, страдник…

В старину владельцы коров называли июль сенным, пчеловоды — липовым, все те, кто возделывал репу — репным: хочешь иметь хорошую репу, сей ее в июле.

А еще июль в старину носил имя кукушка лета. Ну и, само собой, макушка лета.

Старинное русское крестьянское употребление названия седмик (седьмой) говорило само за себя. Как и июль в честь Юлия Цезаря…

О тщеславном стремлении человека, особенно достигшего верховной власти, сравниться с богами и планетами Антон Чехов говорит с иронической улыбкой и намеком на бессмысленные потуги и суету, все безвозвратно растворяющие:

«Июль, по протекции Марка Антония, получил название от Юлия Цезаря, милого малого, перешедшего Рубикон и написавшего «Жребий брошен!» — произведение, по мнению учителей латинского языка, достойное 12 уроков в неделю. Был посвящен его превосходительству г. директору небесной канцелярии, действительному статскому советнику и кавалеру Юпитеру.

Будучи происхождения божеского, г. Юпи­тер, тем не менее, занимался только одними человеческими делами: играл в винт, пил горькую и прохаживался по части клубнички. Юным классикам небезызвестны его ухаживания за коровой Ио.

Солнце в июле вступает в знак Льва, чего ради все кавалеры «Льва и Солнца» в июле именинники… За июлем следует осень…»

А Михаил Пришвин в своей трепетной манере по отношению к природе так поведал о первых июльских днях:

«Небо безоблачное, травы достигли высоты, дошли до своего предела и зацвели, кипит жизнь пчел, шмелей, шиповник цветет… Мать-природа, когда поливала наши огурцы, видимо, не думала о том, что завтра на восходе ее водица на листьях блеснет росой и восхитит всех, кто выглянет на свет божий. Она делает просто добро и никак не предусматривает красоту, из ее добра сама собой красота выходит. Да и мы тоже сами так работаем — красота выходит сама собой, если у нас делается добро…»

Добро и красота у Михаила Михайловича Пришвина радостны, отзывчивы, счастливы взаимно:

«Радоваться небу, солнцу, траве, выйти на дорогу, обрадоваться встрече с человеком и разделить с ним путь до его села, и в селе этом чтобы просто обрадоваться всем людям… Это счастье никак не связано с удачей, но часто удача бывает от счастья».

В июле самая благостная пора — светлая, теплая, светоносная, изобилье трав и вод. Порой одного этого достаточно, чтобы ощутить красоту и спасение в ней. Как в стихотворении Ивана Бунина «И цветы, и шмели, и трава, и колосья…» И особенное звучание оно приобретает, если знать, что оно написано 14 июля 1918 года, во время «окаянных дней», когда все приобретало иную, чем прежде, ценность:

И цветы, и шмели, и трава, и колосья,

И лазурь, и полуденный зной…

Срок настанет — господь сына блудного спросит:

«Был ли счастлив ты в жизни земной?»

И забуду я все — вспомню только вот эти

Полевые цветы меж колосьев и трав —

И от сладостных слез не успею ответить,

К милосердным коленям припав.

Господь определил человеку в земной юдоли непреложность существования: «В поте лица своего будешь добывать хлеб свой…» и радость от этого труднейшего дела — «дела светлого добывания жита, житницы, жизни».

В старину в конце июля, в день святого Афиногена, повсеместно совершался обряд жатвы. Первый сжатый сноп назывался «именинником». С него начинали осеннюю молотьбу хлеба, его соломой лечили заболевший скот, небольшие снопики, олицетворявшие большой именной сноп, украшали цветами и ставили в красный угол, у икон…

В июле стремительно, в тайне незримой слетает с нивы прозелень, на глазах поспевая, золотится нива. Ночью наливу зерен и смелости колосьев помогают тихие зарницы…

Не пропусти зарницу, человек!

Помирать собрался, а рожь сей!

Потому что созревающий в июле хлеб крестьянин всегда равнял с самой жизнью.

В некоторых летописях есть свидетельства, в которые, как говорят привычные ко всему исследователи, трудновато поверить…

Начиная с X века, за семь столетий Русь, ее отдельные княжества и земли пережили 200 голодных лет. В Новгородской летописи за 1127 год засвидетельствовано: «Ядаху люде лист липов, кору березову… Отцы и мати чадо всажае в ладью даром гостем…» То есть родители отдавали детей даром проезжим купцам, только бы спасти свои чада от голодной смерти.

Из летописей по столетиям в год с окончаниями на девяносто три:

  1. Необычайно холодная зима: «Снег велик… и мнози». Летом засуха: «Сухмень бысть велика». Голодный год.
  2. Половодье: «Реки вышли из берегов и много потопи… Дорогов великъ, урожай невеликъ».
  3. Засуха: «Жито не родилось ныне». Пожары в Новгороде весною и во Владимире в середине лета. Голодный год.
  4. Зима «бысть теплой и дождь великъ». В феврале «располилася вода по городам и конем не бысть корма». В лето — сухо.
  5. Суровая зима: «Зело студена, яко мнозем человеком измерзати»… Голодный год.
  6. «Засуха — сухмень велика». «Бури, ветры сильны» пожары в Москве. Голодный год.
  7. Холодная зима: «земля промерзла на пол-аршина». «Рожь не родилась, вызябла».
  8. Засушливое лето: «Земля плода не подаде… Занеже не бысть дождя». В связи с недородом было запрещено скупать хлеб и другие припасы.
  9. Засушливое лето, неурожай — голодный год.
  10. Сильные бури, местами выдуло всходы ржи. Весна затянулась надолго. Возврат холодов в мае задержал рост трав. Пострадали посевы на огородах.

…В истории Воронежской губернии приезд писателя Антона Чехова и книгоиздателя Александра Суворина был вызван благородной целью — помочь голодающим.

В прошлом веке оставили горькую отметину голод 1921 года в Поволжье (затронул он и Воронежскую губернию — о чем свидетельствовали жутковатые сообщения в газете «Коммуна»).

Массовый голод 1933 года в СССР, страш­­ный голод, до сих пор вызывающий недоуменные вопросы о его причине, голод, который до игры на человеческом горе, до пляски на костях умерших используется сейчас в нечистоплотных политических играх.

Засуха 1946 года, через год после завершения Великой Отечественной войны, когда государство нашло возможность произвести ссуды зерна, голодных смертей избежали.

С того времени, славу богу, случавшиеся засухи и неурожаи за все семьдесят лет к голоду не привели. В свое время это объясняли итогами успешной коллективизации и созданием совхозов — что есть правда. Но когда колхозов и совхозов не стало, когда думали, что пришел конец — новый русский крестьянин сумел вывернуться, извернуться. Теперь не импортируем зерно, а экспортируем, теперь не покупаем хлеб за границей, а сами продаем его на мировом рынке. Заметная составляющая для казны вместе с нефтью и газом. Вот уж действительно у России «особенная стать», потому в Россию можно верить. Верить и в то, что народ России будет при этом назидать себе и потомкам:

Как яблоко на блюде,

Земля у нас одна.

Не торопитесь, люди,

Все выскрести до дна.

Не мудрено добраться

До скрытых тайников,

Разграбить все богатства

У будущих веков…

В июле продолжается «красное лето — зеленый покос». Сенокос, неизъяснимо вызывающий у всех особый трепет…

Фенологи, поэты и писатели словно соревнуются в возвеличивании сенокоса… Можно прочитать такой фенологический распев о покосе в старину:

«Чуть свет, кто может — все на луг! Сверкает отточенная коса, всплеском ложатся срезанные травы — и всюду молодцеватые взмахи косарей. Ряды за рядами, валы за валами. Никнут скошенные травы, вянут, подсыхают. А подсохнут чуть — перетрясать пора. Эта работа для женских рук: в русской поэзии так и осталось на века: «Бабы длинными граблями ходят сено шевеля». В зной косцы соберутся у ракит, отведают немудреных припасов и заведут песню. Далеко разносятся слаженные голоса»…

А вот как о сенокосной поре повествует Евгений Носов в чарующем рассказе «Шумит овсяница луговая»:

«В середине лета по Десне закипали сенокосы… Лесные запахи мешались с медовыми и чайными запахами лугов в крепкий настой, от которого на душе становилось хмельно и необъяснимо молодо… Взметывала в пояс луговая овсяница, укрывая собой клевера, белые кашки, желтоватые подмаренники, выколашивалась над пестротравьем, и луга одевались нежной фиолетовой дымкой. И как только этот призрачный дымок — днями быть покосу…»

Или — такая вот фенологическая картинка:

«Временами наплывут на синее небо кучевые облака, заклубятся высокими причудливыми башнями, растекающимися высоко-высоко характерными наковальнями — первыми признаками грозового дождя. Ведь недаром июль называют грозником. Настоящий дождь без грозы не проходит. Сверкнет молния, загрохочет гром — и потоки воды низвергнутся на горячую землю…»

Подтверждает это и Евгений Иванович Носов:

«Раза два или три над материковым обрывистым убережьем сходились облака в плотную синеву, и оттуда, с хлебных высот, от полужских тесовых деревень неспешно наплывала на луга туча в серебряных окоемах. Вставала она высокая, величавая, в синих рушниках дождей, разгульно и благодатно рокотала и похохатывала громами, и вдруг оглушительно, весело шарахала в несколько разломистых колен, и стеклянным перезвоном отзывалась Десна под теплыми струями ливня. Полоскались в веселом споре дождя притихшие лозняки, набухали сахарные пески в излучинах, пили травы, пила земля…»

Царила истома над плесом…

Когда еще, где еще,

Увидишь ты ливень внезапный

из солнечных слез:

Янтарное счастье

проносится отмелью млеющей,

Сгоняя с высоких осок

задремавших стрекоз.

На мокром песке

появляется тайнопись лета,

Колдует кипрей

за спиной у немых валунов…

И если приснится июль тот

когда-то и где-то,

То он назовется роднее и слаще —

любовь.

И великая любовь есть в июльском сказании о благоверном князе Петре и благоверной княгине Февронии Муромских, которые явили собой образец христианского супружества. Начав оное, когда:

шел июль — макушка лета…