МЫСЛЬ, СЛОВО, ПАМЯТЬ

Известному воронежскому писателю, публицисту и краеведу

Виктору Будакову – 80 лет.

Виктор Викторович Будаков родился 1 июня 1940 года. Учитель на Северном Кавказе, сотрудник воронежской газеты «Молодой коммунар», основатель и ведущий редактор широко известной и признанной в стране книжной серии «Отчий край», директор и главный редактор Центра духовного возрождения Чернозёмного края, директор Воронежского областного литературного музея им. И.С. Никитина, редактор газет «БИМ» (газета для больших и маленьких), «Труд-Черноземье». Автор книг, художественно и публицистически отображающих судьбы нашего Отечества, Чернозёмного края, Воронежа, повествований о наших земляках: писателях Бунине, Платонове, Кораблинове, геополитике Снесареве, поэте Прасолове. Лауреат многих литературных премий, в частности, имени Федора Тютчева, Ивана Бунина, Александра Твардовского. Сегодня он – наш собеседник.

— У вас более тридцати книг, есть такие, что становились событием в литературной и общественной жизни. Есть многотомное собрание ваших сочинений. Есть благодарное читательское признание. «Литературная газета», приравнивая вас к Боратынскому и Бунину, отмечала российскую известность вашего творчества. На  ваши стихи создано около ста песен;  одна из них – «Ангелы летели над Россией» исполняется в дни религиозных и светских торжеств в  Москве, в храме Христа Спасителя, а  детские хоры исполняют её в разных уголках страны. Вас рисовали известные художники, о вас написано множество книг, монографий, статей…

– Всё это имеет смысл, прежде всего, в панораме памяти и преемственности поколений. Отец мой, в 45-м штурмовавший имперскую канцелярию германского рейха, представленный к званию Героя Советского Союза; и я,  выступавший в школе №85, когда её будущий выпускник Рома Филипов был ещё первоклассником; и он же, Герой России, недавно погибший  лётчик Роман Филипов. В день его похорон  я последним уходил с Коминтерновского кладбища (вечерние птицы взметнулись – как птицы памяти), там могила моего отца на Аллее Славы и в сотне метров –  могила Филипова.  Зримая скорбная связь поколений.

В восьмидесятые годы в газете «Коммуна», в журнале «Подъём», в книге «Время правды» публиковалась моя большая статья «Плацдармы памяти» (о  защитниках Воронежа на фронтовых рубежах), которая была широко поддержана общественностью  и по которой городские власти приняли решение о благоустройстве Линии  Ратной Славы.  На фронтовых рубежах – Чижовский плацдарм,  Шиловский плацдарм, Ротонда,  Задонское шоссе, роща Сердце… – на всех рубежах обороны Воронежа вместе с участниками боёв за Воронеж я побывал ещё в молодости, возглавляя в «Молодом коммунаре» военно-патриотическое направление,   и  не просто побывал,  а  увиденное, услышанное пережил сердцем и мыслью; и об этих огненных точках сказал не только в публицистике, но и в стихах.

– С высоты прожитых лет взор всё чаще устремляется в прошлое, стремится охватить  и осмыслить не только события личные, но и события «большой» истории. В ваших книгах постоянно ощущается присутствие истории, даже когда вы пишете о современности. Когда в вас возникло это «историческое чувство», что способствовало этому?

– Наверное, с самых ранних лет.  Думаю, что здесь сказалась реальность географическая. Точнее – и географическая. Я родился в донском селе Нижний Карабут Воронежской области, и с малого детства с приречных холмов мог видеть великую даль. Даль пространственная обычно сопрягается с далью временной. Я глядел в задонские просторы и, думая, что там, не мог не думать, что там было прежде. А когда, ещё в школе, погрузился в историю, узнал о нашествиях Аттилы, Чингисхана, Тамерлана, это стало как бы конкретным подтверждением моих неясных ощущений и мыслей. История и география – среди любимых моих школьных дисциплин…

– А литература?

– Литература – с первой прочитанной пушкинской строки. Я благодарен отцу, который, будучи директором Нижне-Карабутской школы, часто бывая в Новой Калитве, тогдашнем райцентре, привозил из районной библиотеки, помимо исторических книг, произведения русской и мировой классики. Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Некрасов, Тургенев, Гончаров, Толстой, позже Боратынский, Тютчев, Достоевский, Блок навсегда вошли в мою жизнь. Проходя студенческую педпрактику в селе Карпенково или учительствуя на Северном Кавказе, выступая перед школьными, студенческими и иными аудиториями в разных уголках страны, я всегда обращал взоры слушающих к русской классической словесности, которая есть один из самых верных ориентиров в меняющемся мире и которая, по убеждению многих западных мыслителей, есть одна из недосягаемых духовно-культурных вершин человечества.

– В  сельской школе Нижнего Карабута открыт музей, значительная часть которого посвящена вашему творчеству. А собственно, где и когда проявились ваши творческие, литературные наклонности? 

– Первые строки, разумеется, крайне  наивные, действительно, родились в родном селе в школьные дни.  В третьем классе. Поскольку я был  в той поре, когда любовные радости и печали ещё где-то вдалеке дожидались моего сердца, то рифменные мои опыты были о другом, как оказалось, навсегда для меня дорогом – о Доне и придонских кручах, о Стародонье, огибающем  осокоревый остров,  о Нижнем Карабуте, его лесах, полях. Ещё – об окопах и минах, оставленных войною.

– В ваших произведениях очень много Дона. Дважды выходил в свет поэтический сборник, прямо названный – «Великий Дон». А среди книг о вашем творчестве есть даже под таким названием – «Волны «Великого Дона». Иные писатели, критики называют Дон главным образом вашего творчества. Это так?

– Так, ежели Дон воспринимать не как природно-географическую нить, исполненную красоты, но и реку судьбы – и не только моих земляков, моих предков, но и многих племён и народов. Всякая великая цивилизация возникает вокруг реки. Нил, Тигр, Евфрат, Ганг, Амазонка… На Руси – это и Днепр, и Волга, и, разумеется, Дон. Узловая река истории. Скажем, в войне, названной Великой Отечественной, моё село располагалось на фронтовой черте. Немцы, итальянцы, венгры, румыны, финны – пол-Европы перебывало на придонских холмах моей родины. Как в старинные времена – пол-Азии. На донских берегах столько племён, народов, наций ткали нити своих судеб на дорогах и созидательных, и разрушительных!

– В учёном мире России  признаётся, что понятие «Отчий край» в современный культурный обиход ввели именно вы, создатель и редактор книжной серии «Отчий край»; на это указывает и Академический словарь, изданный Российской академией наук.

– Отчий край – для меня понятие и реальность расширяющиеся.  Аb ovo, то есть изначально –  родное село, затем Старая и Новая Калитвы, Криничное, Россошь, Павловск, Богучар, Острогожск, Воронеж… Поля и холмы отчего края достигают моря, а море уходит в океан, а океан утекает в бесконечность Вселенной. Разумеется, всё это должно не просто почувствовать, но пережить как родное, близкое, трагическое.

   – Представьте на миг, что вы продолжаете серию «Отчий край». Какие имена вошли бы в её дальнейший ряд?

– Здесь мне особенно не потребовалось бы додумывать: изначальный, составленный мною серийный проспект включал позиций (имён) вдвое больше реализованных. Если бы продолжить сегодня книжную серию, в ней бы по справедливости были представлены произведения Болховитинова, Карпова, Аскоченского, Хомякова, Суворина, Страхова, Снесарева, из двадцатого века – более полного Замятина, ещё Маршака, Бахметьева, Задонского, Мандельштама, Кудашева, Кораблинова, Троепольского, Гончарова, Воробьёва, Носова, Гордейчева, Прасолова, Жигулина… Фамилии – навскидку, из приходящих сразу на память. Ряд, разумеется, неполный.

– В статьях и книгах, рассматривающих ваше творчество, отмечая новаторское в нём, вас всё же соотносят с традиционалистами, близким к «почвенникам». Но если обратиться к  «Тревожному глобусу» – сборнику стихов вашей молодости, то сразу обращают на себя внимание стихи авангардистские, «геометрические», в виде ромбов, пирамид, крестов, овалов, кругов, стрел, прямоугольников, с  декадентскими мотивами, с апокалиптическими настроениями. Что это – да здравствует необычное,  дерзкое,  новое?!

–  Давно уже сказано: если ты в молодости  не поборник свобод,  не ищущий новое, прогрессивное,  эмоционально небывалое – в тебе мало сердца, а если ближе к старости не консерватор –  в тебе мало  разума.

–   Молодость и старость – враждующие? И пришедший к старости с молодыми чувствами мало разумен?

– Думаю, не о том старинное изречение. Скажем так: прогресс – порождение человеческого разума. Он – и научное достижение человечества, и его благо. Но всегда ли? И беспределен ли (а главное, нравственно обоснован, неуязвим) его триумфальный путь?  И не в мировой ли тупик уводящий? На воронежском крутобережье, при виде старого и нового, у нас с  Александром Исаевичем Солженицыным был долгий, и в основном, солидарный разговор об этом. Сходились на том, что, раз ограничен пространствами земной шар, то, по словам писателя, «не может на нём осуществляться  бесконечный, безграничный прогресс, вдолбленный нам в голову мечтателями Просвещения…»

Что же касается современных литературных, художественных, смысловых новаций, то здесь моё восприятие действительно чаще консервативное. У человечества есть недосягаемые духовные, художественные вершины: древнеиндусские, древнекитайские, античные творения, Ветхий Завет, Евангелие, Коран.  А имена мировой классики?  После Данте и Сервантеса, Шекспира и Гёте, Пушкина и Достоевского  столь ли впечатлительны наши новшества? Конечно, если человечество изберёт путь расчеловечивающий – потребуются (или родятся, придут, нахлынут – какое тут слово вернее?)  новые ритмы, реакции, слова, новые революции.

– Можно сказать, равновелики в вашем творчестве судьба малой донской родины и ныне вышедшего к Дону Воронежа. Какую роль в вашем творчестве сыграл Воронеж как географический, исторический и духовный узел и родного края, и страны в целом?

– История города – малый образ всемирной истории. Хотя он – и на особицу. Не говорю уже про мир старинный – в его пределах скифские Частые курганы, хазарские следы, раннеславянский Вантит. Но и более позднее его бытие – «Петровское корабельное строение», когда Воронеж являлся своеобразной столицей, где заключались договора с европейскими дворами. Впрочем, для меня не большие события и не большие имена – есть заведомо главное содержание истории. Мы знаем первых воронежских воевод, но много ли знаем о безымянных строителях ранней крепости? Или, скажем, Великая Отечественная война. Воронеж в течение полугода на фронтовой черте – героическая и трагическая веха. Мы всех генералов знаем, а тысячи, десятки тысяч погибших за Воронеж? Скажут, просто невозможно воздать всем поимённо. Но ведь судьбы безымянных или позабытых всё равно в подсознании. В этом смысле я человек демократического склада, (разумеется, не той «элитарной» демократии, которая обычно искажена тьмою всяческих мистификаций и манипуляций), и потому всегда испытываю чувство благодарности к так называемым простым людям. Они обустраивали нашу землю и наш город – пахари, сеятели, жнецы, кузнецы, плотники… И в моих прозаических, поэтических, публицистических книгах –  «Воронеж-град», «Отчий край Ивана Бунина», «В стране Андрея Платонова», «Путеводная нить», да и других, – постоянное обращение к людям труда, любви, веры, подчас малоизвестным или вовсе неизвестным широкому общественному знанию. Спасибо им, ушедшим! Спасибо им, живущим.

Память и сбережение лучших духовных и вещественных памятников ушедших столетий – самое созидательное начало во всех народах, в каждом городе, в каждом человеке. Но вот «могильные лестницы», то есть спуски к реке и в лога, выложенные утянутыми с кладбищ плитами, – они меня с юности вгоняли в скорбь. Понятно, что одно время теснится другим: временам, как и птицам, тесно в одной клетке. На ум приходит платоновское о том, что Вселенная есть каземат, в который она сама же и  заключена. И всё же…

Или – вот о чём: «Музей Воронежа», музей памяти. Вот где бы и общественность города, и городская власть могли бы объединить свои усилия. Нелишне подумать, что и наше время уже завтра – история. И как помним (или не помним) мы, так вспомнят (или не вспомнят) нас.

Беседовал  кандидат исторических наук, писатель Павел Попов.

(«Мысли (!)», №2, 2020 г.)