«ЛИНИЯ ФРОНТА – ЛИНИЯ СЛОВА»: АННА

И БУДЕТ ПОДВИГ ИХ ЗВУЧАТЬ!..

Эстафету литературно-патриотической акции «Линия фронта – линия слова: воронежская литература о Великой Отечественной войне»  принимает районный центр Анна.

Напомним, что акцию эту затеяли редакция журнала «Подъём» и региональная организация Союза писателей России. Посвящена она 75-летию Великой Победы. Поддержку акции осуществляет  областной департамент культуры.

Первый этап акции проходил, что называется, вживую – писательские бригады из Воронежа выезжали в марте – апреле в Хохольский, Репьёвский и Верхнемамонский районы и там вместе с местными творческими силами и представителями  властей посещали мемориальные комплексы и братские могилы, музеи, библиотеки, проводили многочисленные встречи с читателями. Особо радовало общение с учащимися школ, гимназий, лицеев: было видно, что молодая генерация весьма начитана и знает про войну очень многое, гордится подвигами своих дедов-прадедов,  настроено патриотично и готово не только воспринять славные боевые и трудовые традиции предков, но и обогатить их свежей энергией во благо России.

Известные временные ограничения из-за пандемии коронавируса свели на нет общение писателей и читателей.  Но, слава Богу, никакая бактерия не мешает продолжать контакты виртуально.  В онлайн-режиме в акции «Линия фронта – линия слова: воронежская литература о Великой Отечественной войне» уже приняли участие  россошанцы, богучарцы и петропавловцы. Материалы об этом опубликованы на сайте podiemvrn.ru  14,  21 и  26 мая.

И теперь вот – Анна.

У этого населённого пункта, бывшего прежде селом, своя особенная страничка в летописи Воронежского края. Огненный вал Великой войны не докатился до земли аннинской. В самую отчаянную пору противостояния  на Дону и в междуречье Дона и реки Воронеж от окопов передовой линии до Битюга оставались спасительные сто километров. Но, не будучи на линии фронта, Анна на фронтовые дела влияние оказывала огромное.

Дело в том, что  во второй половине 1942 года она стала временной столицей области. Сюда из Воронежа эвакуировались органы власти и управления – областной комитет партии, облисполком, военкомат, милиция, многие другие учреждения, организации и, конечно, редакция газеты «Коммуна». С 17 июля началась  переброска из Углянца штабного хозяйства Воронежского фронта.  Командующий  генерал-лейтенант Николай Ватутин и его начштаба генерал-майор Михаил Казаков облюбовали под свою «контору» здание аннинской средней школы № 4. Неподалёку от Анны, у посёлка Новонадеждинский разместили 646-й ночной легкобомбардировочный полк, в селе Садовое к этому времени уже работала  партизанская  школа.

Ввиду понятных причин штаб фронта и его службы работали не публично. Здесь под завесой тайны планировались стратегические и тактические операции, которые в итоге привели к изгнанию оккупантов из Воронежа, уничтожению его здесь и на всём протяжении Среднего Дона. Из крупных советских военачальников в Анне бывали как представители Ставки Верховного Главнокомандования генерал армии Георгий Жуков и генерал-полковник Александр Василевский. Они по указанию Верховного Главнокомандующего брали под свой контроль подготовку Острогожско-Россошанской и Воронежско-Касторненской победительных операций. Вряд ли из местных жителей знал, кто они такие.

А то был бы большой интерес. Ведь Жуков – аннинский зять. Его законная супруга Александра, в девичестве Зуйкова, родилась не где-нибудь, а именно в Анне! Да и Василевский по этой линии с Анной после войны косвенно породнится: его сын Юрий женится на дочери Жукова Эре…

 

 

 

 

 

Георгий Константинович Жуков с женой Александрой Диевной и

дочерьми. Довоенное фото.

Народно-хозяйственная жизнь Анны и района была полностью подчинена  задачам военного времени. Можно без преувеличения сказать, что она целиком легла на женские плечи. Ещё способные выполнять какую-либо работу старики да рано повзрослевшие дети помогали матерям и старшим сёстрам работать на полях и фермах,  машинно-тракторных станциях, в цехах спиртзавода, маслозавода, сахзавода, больших и мелких артелях. Кстати сказать, в Анне был налажен и выпуск кое-какой военной продукции. Одна из мастерских делала 52-мм ротные миномёты, другая  — сапёрные лопаты, третья – сани. Для фронта валяли валенки, шили фуфайки, рукавицы…

Всего на фронт ушло  19 тысяч жителей района (в его современных границах). Звания Героя Советского Союза  удостоены десять аннинцев. Это Булгаков Петр Семенович, Бобров Иван Яковлевич, Дрожжин Михаил Петрович, Спахов Федор Яковлевич, Рубцов Герасим Архипович, Сидоров Николай Григорьевич, Перевёрткин Семен Никифорович, Хорошилов Семен Иванович, Сушков Федор Филиппович, Бабкин Михаил Николаевич. А двое стали полными кавалерами ордена Славы — Коновалов Николай Иванович и Борзунов Николай Федотович. Не счесть других орденов и медалей, которыми были награждены жители района за мужество, героизм, отвагу  и доблесть на  войне.

В районной Книге Памяти воинов, не вернувшихся к родному очагу, — более  11 тысяч имён. Эти имена высечены на гранитных плитах главного – с Вечным огнём – мемориала в райцентре  и мемориалов в  сёлах и  посёлках. Не забыт и подвиг тружеников тыла. Замечательный по своему высокому смыслу памятник открыт в Анне – вдовам, матерям, всем женщинам, вынесшим горе и тяжесть войны.

Тема великих подвигов, терпения,  мужества и стойкости народа и отдельного человека  была и будет неисчерпаемым источником вдохновения для писателей и поэтов, художников и музыкантов.

В суровые военные годы в Старой Тойде местная жительница Анна Королькова  создала хор, который выезжал в прифронтовую полосу с концертами. Когда Константин Массалитинов создал в Анне Воронежский русских народный хор, коллектив Корольковой вошёл в него. Сама же она стала в большом хоре солисткой-исполнительницей   сказов и сказок собственного сочинения.

В одном творческом союзе  с Корольковой – Союзе писателей СССР  — в послевоенное время состоял прозаик и драматург Константин Локотков. Он родился в самой Анне, как ценный специалист-технолог был эвакуирован из Воронежа с заводом «Электросигнал» в Сибирь и не  смог участвовать в боевых  действиях. Но его многие произведения — об этом суровом времени, о молодых людях, вставших на защиту Родины с оружием в руках, о подростках, сменивших взрослых у заводских станков.

В этом году исполнился 101 год военному литератору Семёну Борзунову. Он из аннинского села Софьинка. Он из тех, кто приравнял к штыку перо: будучи фронтовым корреспондентом, ходил в атаку вместе с бойцами передовой линии. Этот уроженец аннинской земли  стал уважаемым  в московской литературной  среде человеком.

Родившийся в селе Нащёкино писатель и журналист Валентин Люков принадлежал к поколению детей войны. Выпавшие на долю этого поколения тяготы и лишения он отразил в своих книгах и, живя и работая в Москве, не порывал связь с малой родиной, приезжал сюда, как он говорил, за вдохновением.

Из Бабинки,  маленького посёлочка на самой восточной окраине Аннинского района, вышел на большую дорогу в литературу сын фронтовика Николай Мантров.  Его талант вызревал в Белгороде.   Он, член Союза писателей России,  автор  рассказов  про войну, его пьесы ставил местный драмтеатр. Пока был жив (к сожалению, болезнь сократила его творческий путь), Николай всегда помнил о своих корнях.

В наши дни аннинскую, если так можно выразиться, линию в литературе продолжает  представитель послевоенного поколения родившийся в селе Артюшкино Виталий Жихарев – известный воронежский журналист и писатель-документалист. У него есть книги, статьи и очерки в периодике, целиком написанные на аннинском материале. Интересный факт: двое аннинцев – и Константин Локотков, и Виталий Жихарев – были руководителями воронежской писательской организации.

Сегодня эстафету литературно-патриотической акции «Линия фронта – линия слова: воронежская литература о Великой Отечественной войне» принимают литературные силы Анны, «второй столицы» нашей области. Люди разных профессий и возраста, имеющие склонность к сочинительству, объединились здесь в кружок по интересам «Содружество муз» при центральной библиотеке. Даже при беглом обзоре их рукоделий можно заметить, что одна из главенствующих тем местных прозаиков, поэтов, очеркистов, краеведов — тема войны и мира.

Приглашаем посетителей сайта podiemvrn.ruв рубрике «Линия фронта — линия слова» познакомиться с творчеством аннинских литераторов.

 

Эстафету начинает своим коротким мемуаром  аннинец по рождению Семён Перевёрткин.

 

Семён ПЕРЕВЁРТКИН_________________________________________

ОБ АВТОРЕ. Семен Никифорович Перевёрткин — известный советский  военачальник, генерал-полковник, Герой Советского Союза. Родился в Анне, сын железнодорожника. Шестнадцатилетним вступил в Красную Армию. Получил хорошее военное образование. Участник гражданской, советско-финляндской и Великой Отечественной войн. Командир 79-го стрелкового корпуса, части которого штурмовали рейхстаг. Герой погиб  в авиакатастрофе в 1961 году. В Воронеже и Аннеего именем названы улицы. Переверткин пробовал себя в литературе. Его очерки и зарисовки на военные темы публиковались в «Огоньке» и других изданиях. В работе над ними ему помогал племянник Геннадий Шпаликов, известный поэт и сценарист. Генерал работал также над книгой воспоминаний, но не успел её выпустить.  Автор мемуарного очерка «Решающий удар», впервые опубликованного в аннинской газете «Ленинец» (1985, 9 мая).

 

 

РЕШАЮЩИЙ УДАР

Мемуарный очерк

 

Все дрались за право и честь быть впереди и в числе первых ворваться в Берлин. И вот части корпуса пересекли черту Большого Берлина.

Трудно передать словами состояние наших солдат, сержантов и офицеров в этот день. В моей памяти встали все четыре года тяжелой войны. Витебск, где 10 июля 1941 года я впервые вступил в бой, тяжелые оборонительные бои, Смоленск, Вязьма, Гжатск, знаменитое Бородинское поле у Можайска, Дорохово, Тучково, Звенигород, разгром немцев под Москвой и, наконец, весь путь наступления через Смоленск, Идрицу, Себеж, Латвию, Литву, Польшу и Померанию. Вспомнились все тяготы и лишения, трудности и жертвы, принесенные во имя победы.

Она была перед нами. Чувство морального удовлетворения вливало новые силы, разжигало пламя боевого содружества и благородного соперничества в деле чести.Ведя уличные бои на северной окраине города, корпус успешно продвигался вперед. Пали районы Каров, Бланкенбург, Розенталь и Тегель. Справа соединение Героя Советского Союза генерала Анашкина ушло вперед на Шпандау. Слева, уступом сзади, соединение генерала Казанкина вело тяжелые бои… И вот долгожданный звонок:

— Батальон Самсонова, понеся большие потери, ворвался в рейхстаг; вижу знамя, водруженное над входом. Остальные подразделения залегли под сильным огнем из здания и слева из-за реки Шпрее. Принимаю меры, — доложил полковник Негода.

Звоню генералу Шатилову:

— Доложите, как идут дела.

 

 

 

 

 

— Неустроев и Давыдов ворвались в рейхстаг, остальные отсечены огнем из парка Тиргартен и залегли перед зданием. Идет тяжелый бой. Связи с батальонами, ворвавшимися в здание, нет, — волнуясь, ответил генерал Шатилов.

— Знамя, где знамя, видите его или нет? — спрашиваю я.

— Знамя в полку Зинченко и находится в бою.

Докладываю о ходе боя командующему армией. Генерал-полковник Кузнецов требует скорейшего развития достигнутого успеха.

Приказываю: всей силой артиллерии подавить фланкирующие пулеметы и орудия противника, поставить отсечный заградительный огонь вокруг здания, дать сильный огонь по окнам и верхним этажам, не допустить контратак, не медлить, поднять людей и поддержать ворвавшиеся подразделения. Вторично звонит генерал Шатилов:

— Знамя в рейхстаге. Внутри идет бой. Принимаю все меры для выполнения поставленной задачи. Бой разгорался и внутри здания, и вокруг него. Герои штурма загоняли немцев в подвалы.

Весь день напряжение не спадало. К вечеру в здание рейхстага вошли новые подразделения, были взяты прилегающие к нему позиции немцев.

Красное знамя медленно, с этажа на этаж, поднималось все выше, и вот на багровом фоне пожаров и заката солнца оно заплескалось на куполе рейхстага. Его водрузили два храбрых солдата. Один из них был русский Егоров, другой — грузин Кантария.

Закрепив за собой рейхстаг, отбивая контратаки немцев, части корпуса пробивались на юг через парк Тиргартен на соединение с войсками генерал-полковника Чуйкова…

 

***

 

Валентин ЛЮКОВ_____________________________________________

ОБ АВТОРЕ.  Валентин Иванович Люков — советский писатель, сценарист и журналист. Родился в селе Нащекино Аннинского района. В войну 12-летним парнишкой пахал на корове поля, жал рожь и косил траву. Отец и два брата были на фронте. С детства много читал, пробовал писать стихи. Окончил погранучилище, служил офицером на уссурийской заставе. В 1954-м ушёл в запас и поступил на сценарный факультет института кинематографии.Фильмыпо его сценариям заслужили высокие оценки. Люков работал корреспондентом в газете «Сельская жизнь», в системе Гостелерадио.Жил Москве, но не порывал связь с малой родиной. Автор многих книг, в их числе «Дорогу осилит идущий», «Если полюбит земля»,«Лесная симфония»,«Зарево над юностью». Вниманию читателей предлагается ознакомительный фрагмент  его повести «У подножия радуги».

 

 

У ПОДНОЖИЯ РАДУГИ

Глава из повести

 

Если человек сознает, что за его спиной стоит смерть, — он еще жив и может бороться.

Вот уже вторые сутки, почуя добычу, неотступно следует за Николаем Борисовым смерть. Никогда еще не имела она столь обильной жатвы, как в знойное лето тысяча девятьсот сорок первого. От замшелых стен Брестской крепости, через глухие чащи и топи Белоруссии до тихих березовых рощ Подмосковья распластала она снопы человеческих жизней, рассыпала по ветру недозрелые зерна людских мечтании и надежд. С алчной ненасытностью косила она людей десятками и сотнями, но и этого ей показалось мало. Она стала охотиться за каждым человеком в отдельности, и вот очередь дошла до Борисова.

Снова впав в забытье, Николай чувствовал на своем лице ее холодное прикосновение, неумолимые жесткие пальцы сжимали горло, перехватывая дыхание.

«Нет, не ускользнешь, политрук! — казалось, шипела она. — Ты свое отходил по земле. Хватит!..»

«Рано мне умирать. Я еще ничего не успел, слышишь, ты, косматая!.. Незачем мне спешить. Ты врешь, смерть! Нельзя взять человека, если он не хочет сдаваться!.. Я должен жить!.. Меня ждут, и я вернусь к своим товарищам. Тебе лучше отстать от меня, все равно я не сдамся!..»

Но смерть отступать не хочет.

«У тебя уже нет сил, ты потерял добрую половину крови, — продолжала она беззвучный диалог. — Твои товарищи ушли. Они теперь далеко. Если бы они захотели остаться с тобой, они бы остались навсегда на этом поле. У тебя нет больше родины, нет семьи, нет товарищей. Все отныне принадлежит мне. Мне-е!.. Умри, политрук, и ты будешь спокоен. Вчера у тебя было два сухаря, ты съел их, а что ждет тебя завтра, когда взойдет солнце? Завтра ты все равно умрешь, зачем мучить себя?..»

«Неправда!» — закричал Николай и открыл глаза. Странно, он не слышал собственного голоса.

Перед ним сидела на ветке какая-то птичка и, скосив свою крохотную головку, с любопытством смотрела на раненого.

«Скажи ей, что я не умер!» — снова крикнул Николай, радуясь живому существу.

Птичка не шевельнулась.

«Скажи!»

Птичка отвернулась и стала прихорашиваться. Минуту спустя она пискнула и юркнула в бурьян. Потревоженная ветка тихо прошелестела засохшими листьями.

Тогда он понял — пропал голос. Он слышал писк птички и шелест куста, а птичка его не слышала. На его зов никто не придет, не вызволит, не протянет руку помощи. Вся надежда на свои силы. Надолго ли хватит их? Сколько прополз он за минувшие сутки? Метров пятьсот… Вон отсюда видны брошенные окопы. Они совсем рядом, может быть, даже ближе, чем он думает. Но и деревня недалеко. Если он сможет ползти с тем же упорством, то через пять суток доберется до крайней избы. Пять суток! Их надо прожить. Без еды и питья. Хорошо, что вчера он сумел сделать себе перевязку.

Надо отдышаться, стряхнуть остатки кошмара и двигаться дальше…

Полностью повесть Валентина Люкова «У подножия радуги» можно прочитать на сайте: https://libcat.ru/knigi/dokumentalnye-knigi/biografii-i-memuary/363014-9-valentin-lyukov-u-podnozhiya-radugi-dokumentalnaya-povest.html#text

 

Николай     МАНТРОВ_________________________________________________

ОБ АВТОРЕ. Николай Тимофеевич  Мантров родился в поселке Бабинка Аннинского района. Окончил среднюю школу в соседнем селе Рамонье. После службыв Советской Армии переехал на жительство в Белгород. Там работал водителем троллейбуса, техником в совхозе. Заочно окончил факультет драматургии Литературного института в Москве. Автор целого ряда пьес, рассказов. Печатался в журналах «Подъём», «Странник», «Звонница», альманахе «Светоч». В Белгородском драмтеатре была поставлена его пьеса «Под пылью веков». Член Союза писателей России с 2002 года. Поддерживал постоянную связь с малой родиной. Умер в 2004 году в возрасте 55 лет.

 

СКВОЗЬ ДЫМ И ОГОНЬ

Рассказ

 

Родионов поднялся и привычным движением рук ощупал тело. Кажется, все на месте, не ранен, и только голова была словно налита свинцом: стоило качнуть ею вправо или влево, как все тело устремлялось за ней, непослушной. Родионов взялся за голову руками и стоял, покачиваясь из стороны в сторону, пытаясь вспомнить, что же произошло. Но как он ни старался, ему так и не удалось что-либо вспомнить: голова была чужая, и мысли в ней, а точнее обрывки мыслей, тоже были чужими.

Вдруг несколько пуль с противным визгом пролетели совсем рядом. Родионов встрепенулся. Этот привычный звук войны вернул его к жизни. Правда, он ничего так и не вспомнил, но все-таки сумел понять, что надо идти, бежать от этого раскаленного свинца, от этого леденящего душу свиста. Родионов поправил шинельную скатку, съехавшую на шею, и огляделся по сторонам. Бой шел за лесополосой, метрах в ста пятидесяти отсюда. Еще несколько пуль прилетело оттуда, и нельзя было понять — свои они или чужие. Родионов прислушался и с удовлетворением отметил, что уже может различать звуки. Вот протатакала пулеметная очередь, вот раздалось несколько винтовочных выстрелов, вот разорвалась граната, а вот все смешалось в кучу — пулеметные очереди, одиночные выстрелы, разрывы гранат. А вот опять противный свист близко летящей пули… Он еще раз поправил скатку, которая почему-то никак не хотела оставаться на привычном месте, и пошел в ту сторону, куда улетела шальная пуля. Сделал несколько шагов, и это было все, что ему удалось: голова кружилась, ноги не слушались, и, чтобы не упасть, он присел на небольшой бугорок. Однако, не успев еще как следует сесть, он вскочил: бугорок оказался человеком, наполовину засыпанным землей. Несколько секунд Родионов тупо смотрел на торчавшую из земли ногу, обутую в кирзовый сапог, потом вдруг упал на колени, разрыл мягкую податливую землю и перевернул лежащего на спину. На него глянуло страшное, четырехглазое лицо: две пули, ударив в лоб, проделали в нем новые глазницы, и если бы не пистолет, который, казалось, все еще сжимала рука лежащего, Родионов так и не узнал бы убитого.

— Лейтенант!.. — почти простонал он, и руки его бессильно опустились. Он оглянулся по сторонам. Вокруг лежали то ли убитые, то ли еще живые. Родионов переворачивал лежащих, хватал их за руки, щупал лица, но все было тщетно — нигде рука его не находила тепла. Он опустился на мягкую изрытую землю и беззвучно заплакал.

Теперь он все вспомнил. Он вспомнил, как каких-нибудь полчаса назад лейтенант получил приказ — перебросить свой взвод на левый фланг, где неожиданно прорвались неизвестно откуда взявшиеся немецкие танки. Собственно, это был уже не взвод: девять человек осталось от взвода после ожесточенных трехдневных боев, — но лейтенант быстро вскочил, отбросив уже ненужную телефонную трубку, и скомандовал: «Взвод, за мной!» — и они, все девятеро, выскочили из окопов и побежали.

Они бежали быстро, потому что кругом свистели пули и рвалась на части земля и надо было как можно скорее добежать до небольшого леса, который виднелся впереди. Все понимали это, но больше остальных понимал это лейтенант, который бежал впереди всех и время от времени покрикивал командирским голосом: «За мной, ребята, за мной! Быстрей!» И они бежали. Бежали не из последних сил, потому что не было уже этих последних сил, бежали, потому что надо было бежать. Родионову было труднее остальных: кроме основной амуниции он еще тащил бронебойное ружье (его второй номер был убит два дня назад), но и он не отставал от товарищей.

И все-таки они не успели добежать до спасительного леса, как ни спешили. Неожиданно раздался чей-то истерический крик: «Танки!» — потом еще кто-то протянул, словно удивляясь: «Та-анки!» — и все смешалось. Правда, они еще продолжали бежать, но вряд ли кто из них сознавал, куда бежит. И только лейтенант, любимый всеми, безусый еще лейтенант, сохранял полное спокойствие. Он по-прежнему бежал впереди всех и по-прежнему покрикивал сквозь зубы, но уже не приказывающим, а каким-то просящим тоном: «Быстрей, ребятки, быстрей! За мной…»

Да, они все пошли за ним, пошли на тот свет, и только он, Родионов, не сумел исполнить последнюю просьбу командира. Он остался на этом свете, а они все ушли в мир иной, хотя и продолжали лежать здесь, на земле. Вот, по-детски поджав ноги, лежит веселый, никогда не унывающий татарин Хасбулатов. Он плохо знал русский язык, и это служило причиной частых беззлобных насмешек над ним со стороны сослуживцев, но он не обижался, а, напротив, нередко намеренно ломал язык, чтобы повеселить приятелей. Родионов вспомнил, как всего какой-нибудь час назад они сидели с Хасбулатовым в окопе и он спрашивал у него: «Ну что, Хасбулатка, где наша с тобой смерть? Далеко?» А Хасбулатов с полной серьезностью слюнявил указательный палец, поднимал его вверх и отвечал, хитро щуря свои маленькие черные глаза: «Смерть близка!» Он даже представить себе не мог, как она близка, его смерть. А вот, широко раскинув руки, лежит Приходько, ефрейтор-здоровяк. Несмотря на свой огромный рост, голос он имел очень тонкий и часто говорил этим тонким, жалобным голосом: «Эх, ну до чего же мне землю нашу матушку жалко! Как только она терпит, бедная, ведь этакая сила в ней рвется. Так мне жалко ее, что, кажись, взял бы и обнял ее обеими руками, как мать родную…» И вот теперь он исполнил то, что обещал земле: обнял ее и полил кровавыми слезами.

Родионов с трудом поднялся, отыскивая свою неразлучную бронебойку, осмотрел ее и тут же бросил опять на землю: все было погнуто, покорежено и оставалось только удивляться, как это он, человек, сотканный из нежной плоти и хрупких костей, сумел выдержать то, чего не выдержало железо. Он осмотрел несколько винтовок, валяющихся здесь же, но не нашел ни одной исправной: у этой нет затвора, у той затвор заклинило, иная с разбитым прикладом. Скрепя сердце, он подошел к лейтенанту, с трудом выдернул из его правой руки пистолет, проверил обойму и сунул пистолет в карман. Затем посмотрел в сторону лесополосы, где шел бой, перевел взгляд на небо и сумел определить, в какой стороне восток. Значит, с противоположной стороны немцы, идти туда нельзя. Родионов поправил скатку, все время сползающую с его плеча, и медленно пошел к лесу, до которого они так и не успели добежать.

Едва он добрался до первых деревьев, как ему пришлось сразу же присесть: ноги, ставшие вдруг необычно легкими, не держали тяжелое тело. Где-то вдали горел лес, и сюда доносило дым и запах гари. Дым стлался по земле, продираясь сквозь кустарник, и Родионову пришлось встать, чтобы поискать более удобное место, где дым не лез бы в глаза. Он прошел вглубь леса и уселся под небольшой березкой, опершись спиной о ее тонкий ствол. Здесь дыму было меньше, но Родионову легче не стало. Тяжелые мысли одолели голову. Да, странная штука жизнь, очень странная. Вот он, Родионов, сидит сейчас здесь, в этом лесу, а ведь тоже мог лежать на том поле, засыпанный землей. Как же это получилось, что он один сумел выбраться из этого ада? Ведь он никогда не думал, что родился под счастливой звездой, как например Сазонов, его земляк, который часто повторял: «Нет, братцы, вы как хотите, а меня не убьют. Нет, не убьют! Да разве ж это возможно, чтоб меня — и вдруг убило! Ну, представьте, все есть: и небо, и деревья, и земля — а меня вдруг нет. Не, братцы, это невозможно, чтоб меня убили. Нет, не убьют!» И вот все осталось на месте: и небо, деревья, и земля — а он, Сазонов, лежит на этой земле с развороченным животом. Да, странная штука жизнь, очень странная. Ведь если разобраться, то это он, Родионов, должен был умереть в первую очередь. Ни кола у него, ни двора, ни семьи, да и пожил уже, жизнь повидал, скоро сорок. Но вот он, Родионов, никому не нужный Родионов, сидит теперь целый и невредимый в этом лесу. А Сазонов, который, несмотря на свои молодые годы, успел уже завести жену и троих детей, лежит там, с развороченным животом… Странная штука жизнь.

Вдруг совсем рядом, метрах в пяти от Родионова, зашевелились кусты, и оттуда послышался не то стон, не то смех. Родионов вскочил, нащупывая в кармане пистолет, и встал за березу. Кусты больше не шевелились. «Показалось», — подумал он с облегчением и вынул руку из кармана. Он собрался уже сесть на прежнее место, как кусты опять зашевелились и оттуда послышался слабый женский голос:

— Помоги, солдатик! Солдатик, помоги…

Родионов бросился к кустам, осторожно раздвинул их и увидел там женщину. Она лежала на земле, неудобно запрокинув голову назад, юбка ее высоко заголилась и была вся в крови, полные ноги почти до колен тоже были в крови. «В живот», — подумал Родионов и сразу же вспомнил, чего не надо делать при ранении в живот: нельзя давать воды и нельзя переворачивать раненого. Он снял скатку и опустился перед женщиной на колени. А она смотрела на него широко открытыми испуганными глазами; эти глаза просили только об одном: «Помоги…»

Родионов расстелил шинель перед головой лежащей женщины, осторожно взял ее за плечи и волоком втащил на шинель. Встал, поплевал на руки, взялся за полу шинели и потянул. Скорее, скорее прочь от этого места, от этого стелющегося по земле дыма, ей нужен свежий воздух. Но вдруг женщина ухватилась рукой за первые попавшиеся ветви и простонала, показывая другой рукой куда-то в кусты:

— Его… Его возьми!

Родионов остановился и посмотрел в ту сторону, куда указывала женщина. Он увидел под кустом какой-то узел и чертыхнулся: чертова баба, помереть запросто может, а все еще о тряпках думает! Он отпустил полу шинели, подошел к узлу, нагнулся и обомлел: из груды тряпья на него смотрели человеческие глаза! Родионов так растерялся, что некоторое время стоял неподвижно. Так вот оно в чем дело! Значит, женщина вовсе не ранена, а кровь у нее оттого, что она только что родила, родила здесь, в этом лесу, в дыму, под свист пуль и грохот снарядов. Родионов наконец опомнился, осторожно поднял ребенка и заглянул ему в лицо. Еще бессмысленными глазами ребенок смотрел на мир, на мир, в котором люди теперь старались убить друг друга, вместо того, чтобы заботиться о появлении новых людей. Бедная крошка, и надо же было тебе появиться на свет в такое время! Что увидят твои, впервые открывшиеся глаза? Страшное, небритое лицо солдата, чудом спасшегося от смерти, измученное лицо матери, искаженное от страха за твою жизнь. Что услышат твои уши?

Родионов повернулся и осторожно понес ребенка.

— Ну и дура же ты, баба! — сказал он, отдавая ребенка женщине и берясь опять за полу шинели.

— Дура, солдатик, еще какая дура! — радостно согласилась женщина, прижимая ребенка к груди.

Родионов вытянул женщину из кустов на ровное место и остановился. Все-таки он был еще слаб, ноги дрожали, голова кружилась. Он немного постоял, вздохнул и собрался опять было тащить, но женщина вдруг заворочалась на шинели и, не выпуская из рук ребенка, тяжело приподнялась и села.

— Ты погоди, солдатик, погоди немного. Сядь, отдохни малость, — сказала она, поспешно расстегивая кофточку на груди и поднося к ней ребенка. — Я, может, оклемаюсь еще и своим ходом пойду.

Родионов сел, стараясь не смотреть на женщину, которая кормила ребенка. Дыму стало меньше, поднявшийся ветер относил его в сторону. Только было слышно, как где-то, совсем недалеко, трещал горевший лес. А что если ветер повернет и огонь пойдет сюда? Надо бы посмотреть, где горит, куда идет огонь, в какую сторону двигаться, чтобы избежать встречи с огнем, но нет сил, совсем нет сил и тяжелая чужая голова клонится к земле. Не надо было останавливаться, надо было идти, пока есть силы. А тут еще где-то за лесом, то утихая, то разгораясь с новой силой, все еще гремит бой. Иногда вверху раздается тонкий свист и вниз падает срезанная пулей ветка.

— Когда танки на деревню пошли, наши все в Гнилой лес побежали, — словно бы для себя говорила женщина, продолжая кормить ребенка. — Гнилой-то лес и подале, и поболе. Ну, а я сюда. Куда мне с таким пузом-то. Только до первых деревьев добежала, тут и началось… А вокруг-то все гремит, да рвется! Если б не ты… Слышь, тебя как звать-то? — спросила она, повернувшись к Родионову.

— Родионов я, рядовой, — ответил он и, спохватившись, добавил: — Петр, значит.

— А меня так Дарьей кличут. Муж-то, бывало, все Дашуткой звал. Теперь и не знаю, где он, жив ли. Как ушел полгода назад, так и ни одной весточки от него не получила. Дал бы бог… А тут еще я, дура, рожать собралась. Так кто ж думал, что немец проклятый до нас доберется!

Ребенок наконец оторвался от груди и сразу же уснул. Дарья осторожно положила его на шинель и тяжело зашевелилась, пытаясь встать.

— Ты вот что, Петр, помоги-ка мне… — проговорила она, все еще пытаясь подняться самостоятельно. — Встать бы мне…

— Куда тебе, сиди, — пробормотал Петр, вставая и подходя к Дарье. — Тебе ж лежать надо.

— Нам теперь лежать нельзя, никак нельзя. Ну-ка, дай руку-то… Вот так.

Дарья встала, постояла немного на месте, потом попробовала сделать несколько шагов.

— Ничего, получается. Нам теперь, Петр, лежать никак нельзя. Чуешь, лес горит? А лесок этот маленький, за два часа выгорит. Уходить надо, в Гнилой лес уходить. Да и стреляют, чуешь? А ну, как опять сюда вернутся? Надо в Гнилой лес, он большой, спрячемся.

— Далеко он, этот Гнилой?

— Да нет, рядышком, километра два от силы. А может и меньше, кто ж мерил. Эх, как я шинельку-то твою замазала! — с сожалением проговорила Дарья, потом взглянула на свои ноги. — А я-то, господи! Да отвернись ты, черт, что смотришь-то на такую? Помыться бы мне надо, если по-хорошему…

— Я сейчас, принесу… — засуетился Родионов, но, вспомнив, что у него нет ни фляжки, ни котелка, с сожалением развел руками.

— В чем же ты принесешь-то? Я бы сама, тут недалеко озерушка есть. Я бы сбегала. Пойми, неудобно мне так-то, перед тобой, кровища ведь… — быстро говорила Дарья, комкая юбку руками. — Ты побудь тут с ним, я быстро. Неудобно же.

— Иди, чего там. Раз надо, иди, — ответил Родионов и сел на шинель около ребенка. — Спит.

— Так он теперь все время спать будет, лишь бы грудь… Так я побегу, я быстро, — сказала Дарья и, повернувшись, пошла в лес, и уже скрывшись за деревьями, прокричала еще раз:

— Я быстро!

Родионов повернулся и посмотрел на ребенка. Тот спокойно спал, лишь иногда его красное сморщенное личико дергалось, словно он видел во сне что-то нехорошее. Ветер стих, и дым опять пополз по траве. Родионов прилег поближе к ребенку, загородил его своим телом от дыма. Теперь дым, обволакивая тело Родионова, поднимался вверх и меньше беспокоил ребенка. Родионов опять заглянул ребенку в лицо и усмехнулся. Вот она какая, эта жизнь! Странная штука… Ребенок… Здесь, в этом лесу, и вдруг ребенок. Вот они какие дела, ребенок! Кругом были дым и огонь, рядом ходила Смерть со своей ржавой косой, а здесь, в этом лесу, сквозь дым и огонь Жизнь дала свой новый росток, не боясь своей вечной соперницы. Родионов опять усмехнулся и поправил тряпье, в которое был завернут ребенок. Что ж, может так и надо, пусть живет, пусть растет этот нежный росток, надо же кем-то заменить тех девятерых, что лежат на том поле… И там, за лесополосой, где теперь идет бой, тоже, наверное, уже много таких, которых нужно кем-то заменить.

Родионов опустил голову на шинель и забылся. Через несколько минут он поднял голову, посмотрел вокруг, пощупал лежащий рядом теплый комочек и опять опустил голову. Так продолжалось около получаса: Родионов то просыпался, то засыпал снова. Потом он вдруг резко вскочил, ощупал ребенка, посмотрел по сторонам. Дарьи не было. Ему показалось, что спал он очень долго. Какая-то неясная тревога охватила его. Он вскочил, отошел немного в сторону и негромко позвал:

— Дарья! Дарья…

Ему никто не ответил. Родионов снова сел около ребенка. Прошло минут десять, ему показалось, что прошел час. Дарьи не было. Родионов опять поднялся, постоял немного около спящего ребенка, потом прошел метров на двадцать в лес, вскоре вернулся, опять постоял, раздумывая, взял ребенка на руки, прихватил кое-как шинель и пошел в ту сторону, куда ушла Дарья.

Шагов сто Родионов прошел по густому лесу, продираясь сквозь деревья, отворачивая лицо и ребенка от острых ветвей. Ветви цеплялись за шинель, стараясь выдернуть ее из его рук, и Родионову приходилось часто останавливаться, чтобы отцепить шинель. Потом лес начал редеть и вскоре совсем перешел в кустарник. Впереди блеснула вода. Родионов ускорил шаг. Он пробился через густую поросль кустарников и перед ним неожиданно открылось небольшое лесное озеро. Родионов сразу же заметил Дарью. Она лежала у самой воды, лицом вниз, с неудобно подвернутыми руками. Родионов положил ребенка на пригорок, подбежал к Дарье и перевернул ее на спину. Кофточка на Дарье была расстегнута, обе молочно-белые груди были обнажены. Под левой грудью Родионов увидел аккуратную маленькую дырочку. Крови почти не было.

— Как же это, как же… — растерянно забормотал Родионов, беря Дарью под руки и пытаясь посадить ее. — Как же это, Дарья? Кто же это тебя, а? Ведь ребенок…

Вдруг что-то ударилось в землю, почти у самой ноги Дарьи. Родионов оглянулся. Еще две пули чиркнули по воде, подняв небольшой веер брызг.

— Простреливают, — словно бы удивляясь, произнес Родионов, поднимаясь. — Простреливают, сволочи!

Он посмотрел в ту сторону, откуда прилетели шальные пули. В той стороне, за озером, леса уже не было, вдали были заметны еле различимые фигурки людей, которые то появлялись, то исчезали. Там, вдали, кто-то в кого-то стрелял, а пули прилетали сюда.

На пригорке заплакал ребенок. Точно откуда-то из-под спуда вырвался наружу звонкий, не умолкающий голос Жизни…

Родионов опустился на колено, затем на другое и, нагнувшись, прикрыл живой комочек своим огромным телом.

Публикация по: журнал «Звонница» № 4 (2003).

 

Константин ЛОКОТКОВ _______________________________________

ОБ АВТОРЕ.  Константин Петрович  Локотков родом из Анны. Окончил химико-технологический институт. Во время войны был эвакуирован вместе с заводом «Электросигнал» в Новосибирск, где работал технологом, начальником цеха.В 1946-1947 гг.  заведовал редакцией журнала «Сибирские огни».  По возвращении домой  редактировал альманах «Литературный Воронеж», был  главным редактором журнала «Подъем», руководил областной писательской организацией. Автор книг  «Доброе утро», «Сотри случайные черты», «Хлеб-соль» и многих других. Наибольшую известность получил его роман «Верность». Это произведение о молодёжи. На фронте и в тылу идет проверка молодого человека на верность Отечеству, на верность дружбе, любви, высоким принципам жизни. Один из военных рассказов писателя – «Астра».

 

АСТРА

Рассказ

 

Выйдя из госпиталя, я принялся разыскивать свою часть. Узнав, что она стоит в моем родном городе, я помчался туда, боясь, что не успею. Нет, мне чертовски повезло, — если бы явился на день позже, опоздал бы: часть трогалась дальше.

Милые, тихие улицы, как изуродовал их враг! Ветер продувал город насквозь. Груды щебня и пустые коробки домов. Я очень долго в смятении бродил по мертвым улицам. А потом вдруг увидел, что они живут. Непобедимо вставала пораненная зелень. Звеня, проходили трамваи. Мальчишки, набедокурив, удирали от милиционера. И веселое яркое солнце дробилось в окнах домов.

Техникум связи, где мы учились с Володей, уцелел. Перед входом в подвал висел указатель: «Радиомастерская», на втором этаже — школа. Занятия кончились, сторожиха впустила меня в классы.

Присмотришься к вещам, и они начинают рассказывать многое. Я ходил по комнатам, здороваясь с юностью.

В маленькой физической лаборатории нашел то, что искал: крепкий, красного дерева стол. Я сел за него и не помню, сколько времени просидел молча, смотря на потускневшие перочинным ножом вырезанные буквы: мое имя, рядом — «Наташа», потом — «Володя». Помнится, тогда какой-то проницательный человек написал сверху чернилами: «Уравнение с тремя неизвестными». Я соскоблил эту надпись ножом, но Володя успел прочесть и приставал ко мне с вопросом: «Что это значит?». Я не сказал, а он не догадался.

На фронте я много думал о Наташе и Володе. Я был уверен, что встречу их или узнаю о них. Но разве мог предугадать, когда случится это? А случилось так. Волнуясь, я смотрел на буквы, — в воспоминаниях вставало прошлое… Тишина… мягкие шаги уборщицы за дверью… И вдруг — низкий встревоженный басок в коридоре:

— Сюда военный прошел. Где он?

Раскрылась дверь. Я встал. Передо мною был Володя!

Мы неподвижно и молча смотрели друг на друга.

— Юрка, ты? — тихо сказал Володя.

Не помню, ответил ли я ему что-нибудь, кажется, нет: невозможно было представить, что все это — явь.

— Боже мой! — с изумлением сказал Володя, приложив ладонь к щеке. — Какое у тебя глупое, удивленное лицо!

Он захохотал и, опрокинув стул, бросился ко мне, за плечи вытащил из-за стола, повалил и, придавив коленом грудь, разбойничьим шепотом произнес:

— Жизнь или смерть?

Вот теперь я узнал его! Сколько перетерпели мои бедные ребра за четыре года, прожитых нами в студенческой комнате! Чуть ли не ежедневно устраивались матчи французской борьбы.

Мы долго не могли успокоиться.

— Володя, как все это… неожиданно! Ты что же здесь, со своей частью?

— Да, уже месяц. Завтра отправляемся дальше. Оказывается, Володя увидел меня из окна радиомастерской, когда я подходил к дому, и сперва не узнал.

— А потом дошло: ведь это ты! — смеялся он.

Володя очень возмужал, доброе, открытое лицо загорело, плечи раздались, а походка по-прежнему легкая, юношеская.

Я боялся спрашивать о Наташе. Война, — всякое может случиться… Но Володя заговорил о ней первый. Как и я, он ничего не знал о ее судьбе. До войны, сразу же после окончания техникума, мы с Володей уехали на Крайний Север. Наташа еще училась, — она по болезни пропустила год. Вернувшись, мы не смогли добраться до города, где жила Наташа: город был занят немцами. Она переехала туда накануне войны. Собираясь в дорогу, Наташа дала радиограмму о своем переезде, но точного нового адреса не сообщила.

Мы долго сидели на подоконнике, глядя в раскрытое окно на город. В небе таяли дымчатые облака. Просвеченные насквозь вечерним солнцем, трепетные и легкие, шелестели листвой высокие тополя. Когда солнце зашло и сгустились тени, над городом повис голубовато-белый лунный свет…

— Этот лунный свет, — тихо сказал Володя, — он сопутствует мне всегда… даже в снах.

Лицо его было чуть приподнято, он пристально смотрел в ночь…

Четыре года студенческой жизни мы не разлучались ни на один день. Наши койки в общежитии стояли рядом. Володя был всегда откровенен, а о Наташе мог говорить беспрестанно. В любви нет мелочей — все значительно. И он не догадывался, что и для меня эти мелочи значат не меньше, чем для него. Возможно (пусть не обидится Володя!), даже больше: ведь ко мне они приходили из вторых рук. Смех Наташи, поворот головы, какая-нибудь трогательная ее привычка, — как я мог не наслаждаться его рассказами! Для меня все это было скрыто под строгой сдержанностью Наташи.

Никогда не прощу себе необдуманного, легкомысленного признания. Я неправильно понял ее дружбу, и надежда придала мне смелость. Мы остались вдвоем после уроков в классе, — я попросил ее об этом, — храбро выпалил все и — непоправимо потерял Наташу.

Как она испугалась, когда услышала! Она сидела на подоконнике, держась за ручку окна и спрятав лицо в складке рукава, а потом встала, перешла к столу, села там и долго молчала, печально поникнув, боязливо полуотвернувшись от меня.

— Наташа, я тебя обидел, скажи?

— Юра, — тихо сказала она, не поднимая головы, — ты сейчас сделал очень, очень плохо. Зачем ты это сказал? Ты не подумал, да?

— Наташа, я много думал!

— Ты не подумал, Юра, — она говорила медленно, очень мягко, но по-прежнему огорченно и не поднимая глаз, — я, а я… не знаю, как теперь… — Она запнулась и еще ниже опустила голову, но потом вдруг выпрямилась и в первый раз широко раскрытыми глазами посмотрела на меня. — Ты понимаешь, ведь то, что ты сказал, — это для человека на всю, на всю жизнь! Как же ты мог… не зная меня и года, так… вдруг… Ведь это такое… большое, все-все — горе, радость, неудачи, — разве ты знаешь, что нас ждет впереди? А любовь, она должна все перенести… Я вот когда подумаю об этом, и такая, знаешь… — Наташа не могла подыскать слова и только смотрела на меня, — ответственность, — наконец с усилием произнесла она, — что… даже боюсь… если придет это, а я… не смогу… оправдать…

Она закончила совсем тихо и закрыла лицо ладонью. Нельзя было дольше оставаться в комнате. Мне показалось нелепым мое присутствие. Я вышел.

Слова Наташи приводили в отчаяние. Я уже ни на что не надеялся. Дружба была потеряна. Я чувствовал себя лишним за нашим общим учебным столом. И вскоре покинул его, сославшись на какой-то пустяк.

Вот и все. Ушел. И сразу ледок отрешенности стеснил сердце. Все кончилось. Наташа сидела в одной комнате со мной, но была уже так далеко.

Нет, не все кончилось. Мне оставались рассказы Володи. Время после занятий Наташа проводила с ним. Ах, Володя, он не замечал моего отсутствия! А ведь когда-то мы постоянно были втроем.

…Тогда по ночам я просил его говорить о любви, а сейчас почему-то не мог.

Володя на минуту замолчал, а я лишь взглядом умолял его: «Говори!»

— Тогда… — продолжал Володя (я знаю, «когда»: в первую их встречу с Наташей), — вот так же… покачивались, набегали рябью эти лунные пятна на дорожках. Наташа смеялась, говорила, что у нее кружится голова… Ты посмотри — верно, словно плывешь…

Я вслушивался в голос Володи и, закрыв глаза, живо представлял все, что было в тот вечер.

Когда они сели на скамейку, Наташа спросила: «Ты все время молчишь. Почему?» Володя удивился. Ему казалось, что он все время говорил. Да, он все время говорил — о том, как хорош этот лунный свет и как чудесно все изменилось в мире: пришла Наташа. Он не знал, понимала ли она его. Наташа улыбалась задумчиво и чуть недоверчиво, склонив милое простое лицо в светлой оправе волос, — они падали на плечи, Наташа медленным, спокойным движением руки отводила их назад. Володя очень хорошо делал, что не торопился с признанием…

Мы оба уехали на Север. Как волновались, ожидая новогоднюю радиопередачу для зимовщиков! У микрофона говорили родные люди.

Тихий голос Наташи, приглушенный пространством, то затихал, был едва слышен, то вновь нарастал, и казалось, что мы различаем шелест дыхания.

— …Последние экзамены. Очень волнуемся. Много разговоров о том, кто куда поедет работать. Я обязательно буду проситься в Воронеж. Ведь родилась в Воронеже…

Наташа замолчала, потом неожиданно спросила:

— А Юра… Он меня слушает? Юра, — она запнулась, — Юра, ты, когда уезжал… был очень печальный… Ты… не надо… так… Зачем? Ведь…

И, вздохнув, умолкла. Но она была совсем-совсем рядом… И даже тонкий запах волос… Да нет, почудится же такое! Ну, говори, говори, скажи еще что-нибудь!

— Ребята, — позвала она, и опять голос ее затих, лишь частое дыхание волновало шелковую ткань приемника, — да вы слышали меня? — сказала вдруг с горечью и сомнением.

— Слышали, слышали! — закричали мы оба в тот момент, как будто слова могли долететь до нее.

Через несколько минут мы дали радиограмму:

«Слышимость была хорошая, желаем успешно сдать экзамены, надеемся на скорую встречу».

Скорая встреча! Три года минуло, война…

…Мы стояли с Володей у окна и смотрели в ночь. Небо над городом посветлело, но еще не было предутренней отчетливости красок.

— Помнишь, — сказал Володя, не отрывая пристального взгляда от окна, — мы дали радиограмму и долго сидели молча. А я еще глупо посвистывал. Помнишь?

— Да, мы сидели молча.

— Ты не знаешь, почему? Ты о чем думал?

— Не помню, Володя.

— Честное слово?

Я не ответил. Володя мельком взглянул на меня и опять отвернулся.

— Ты солгал. Ты все помнишь. — Володя проговорил это с каким-то веселым вызовом, и мне сбоку было видно, что он пытается сдержать улыбку.

Холодея от предчувствия, я сказал, стараясь, чтобы это вышло непринужденно:

— Странно, Володя. О чем я мог думать? Только прослушали передачу… Как там дома, в техникуме… Потом — все ли передали в радиограмме… и о Наташе…

— Прежде всего — о Наташе, — неожиданно громко сказал Володя, но все так же пытаясь подавить улыбку, и вдруг, вспомнив что-то, изменился в лице: — А я-то, болван, по ночам… тебе…

Он резко повернулся и сморщился, словно боль пронизала его.

У меня задрожали руки от волнения.

Он все знал!

— Не жалей меня, — сказал я, чувствуя, как приходит внезапное спокойствие, — я не считаю себя несчастным. Скажу тебе больше: есть, живет, радуется Наташа, значит, и мне… очень… хорошо… — Мне стало вдруг трудно дышать, я закончил с усилием, с таким чувством, как если бы обманывал Володю, хотя верил: мог бы поклясться, что говорю всю правду.

Володя смотрел большими умоляющими глазами и кивал после каждого моего слова.

— Да, да, Юра! Ах, если бы не было на свете ревности, этого чувства собственников! — Он сказал это очень сильно, и опять как бы гримаса боли прошла по его лицу. — Я много думал, Юра, об этом. Сперва я испугался за тебя, за нашу дружбу…

— Тебе Наташа сказала? — перебил я.

— Нет. Я сам догадался. В первый раз тогда, после радиопередачи… Вдруг беспокойство… Потом — после, когда расстались, — начал перебирать в памяти все-все. Каждый пустяк. Как ты слушал меня по ночам. Как встречал Наташу. Потом это уравнение с тремя неизвестными… Я был ослеплен — чудовищно! — рассказывал обо всем и не догадывался. И вот здесь, сейчас, окончательно убедился…

Он был взволнован; не выпуская моей руки, встряхивал ее после каждой фразы, близко наклонившись и не отводя глаз от лица.

— Володя, успокойся. Это даже лучше, что ты узнал.

Он как-то сразу умолк и недоуменно заморгал.

— Ага! В таком случае… — Володя, не окончив, наклонив голову, решительно повел меня к столу. Мы сели. Володя положил руки на мои колени и несколько минут смотрел в лицо, будто изучая. Я видел, как менялось выражение его глаз: холодный блеск сменился теплым, озорноватым огоньком. Я ждал, что он скажет.

— Ты ведь знаешь, Юра, я так и не признался Наташе, — начал он мягко. — Почему, спросишь? Мне трудно было тогда объяснить себе это. Бывает так — слова кажутся лишними: все, дескать, ясно. У меня не то. Я чувствовал какую-то неловкость, когда думал об этом. Мне казались кощунством все слова, потому что — я понял это позже — мое чувство к Наташе было не то, какое должен испытывать человек к любимой девушке…

— Как так? Что ты мелешь, Володя?

— Слушай, — он засмеялся и рукой придержал меня на месте. — У тебя есть сестра? Хорошая, добрая сестра?

— Да.

Он встал, и я поднялся вслед за ним. Володя крепко сжал мои плечи.

— Ну, так вот, Юрка. У меня не было сестры. Теперь она есть. Наташа.

— Что ты… выдумываешь? — опять запротестовал я.

— Юрка… — Он покосился с мрачной угрозой. — Сейчас применю ноздревскую, сочинения Гоголя, тактику — я тебя начну бить. Хочешь, на обе лопатки? Слушай. Я женат.

— Да.

Он встал, и я поднялся вслед за ним. Володя крепко сжал мои плечи.

— Ну, так вот, Юрка. У меня не было сестры. Теперь она есть. Наташа.

— Что ты… выдумываешь? — опять запротестовал я.

— Юрка… — Он покосился с мрачной угрозой. — Сейчас применю ноздревскую, сочинения Гоголя, тактику — я тебя начну бить. Хочешь, на обе лопатки? Слушай. Я женат.

Я еще не успел осмыслить того, что он сказал, как Володя легко поднял меня с пола, отнес к подоконнику. Когда он снова взглянул на меня, я увидел, что глаза его блестят счастливым влажным блеском.

— Юра, какой-то писатель сказал: война учит нас сентиментальности. Нет, неправда, это не то слово. Не то слово! — повторил он негромко, лицо его стало ясным и спокойным. — Три года назад, Юра, — после того как вернулись с зимовки, — я встретил девушку. И с тех пор мы не расставались. Не раз смерть касалась нас обоих… Откопала меня — одна! — когда засыпало землей… Раненую, восемнадцать километров нес ее на руках из окружения… Я люблю ее, Юра, — очень!

Он взял мои руки и, улыбаясь, развел их в стороны.

— А Наташа — сестренка… Я подниму на ноги весь Союз, а ее разыщу.

Посмотрел сбоку, хитро прищурившись:

— И тебе надлежит действовать. Потому что надо быть слепым, чтобы не видеть отношения Наташи к тебе… Я и был им — не слепым, а — ослепленным… Если бы почаще устраивали радиопередачи… не было бы нужды тогда глупо и удивленно посвистывать.

Он захохотал и так треснул меня по плечу, что сердце мое от счастья готово было выпрыгнуть из груди.

Три месяца мы переписывались, затем я потерял связь с Володей. Знал только, что он был переброшен в партизанский отряд. Прошел год. Я опять очутился в госпитале.

Что это за мучение — лежать и смотреть в потолок! Едва дождался дня, когда врачи разрешили передвигаться по комнате.

Была осень, первые заморозки сковали тонкой чешуей деревья. Затем все стало бело, и весело было глядеть в окно на ребятишек-лыжников.

Я писал запросы, пытаясь разузнать о Наташе и Володе.

И вот однажды — это было накануне выписки из госпиталя — принесли небольшой пакетик из плотной белой бумаги. Видимо, его кто-то долгое время носил в кармане: края были затерты и лохматились. На лицевой стороне конверта неизвестной рукой был написан старый мой адрес и тем же почерком, только крупнее и красным карандашом, в правом углу слово: «Астра». Как следовало из письма, «Астра» — это позывной, на котором работала Наташа. Писал командир партизанского соединения. Он сообщал, что во время операций партизан в районе города Н. в подвале одного дома работала рация Натальи Петровны Федоровой. Она корректировала огонь партизанской артиллерии и указывала расположение немецких частей в городе.

«Ее позывные «Астра» и данные, которые она сообщала, — писал командир, — оказали нашему отряду огромную, неоценимую услугу. Мы успешно завершили операцию и вернулись на базу. Но что с Наташей Федоровой — мы не знаем. Из группы прорыва, брошенной к дому, где работала рация, пробились назад лишь двое. Они сообщили, что командир отделения, боец нашего отряда Володя Семенов, остался прикрывать отход товарищей. С ними была и Наташа. В бою на пустыре за домом, перед спуском к реке, немцам удалось расчленить группу партизан. Через реку переправились только эти два бойца. Судьба остальных неизвестна. Больше нам уже не удалось уловить «Астру». Через четыре месяца части Советской Армии освободили город Н. В подвале был найден лишь разбитый радиопередатчик… Ни трупов, ни следов крови… Нам хочется верить, товарищ, что…»

— «Астра», «Астра»… — повторял я вслух, пытаясь что-то вспомнить, очень важное, с отчаянием и надеждой хватаясь за обрывки воспоминаний.

Город Н.! Это тот город, где жила Наташа накануне войны! Я освобождал его. А потом пошел дальше, на запад. Много было впереди населенных пунктов. Я перебирал их, пытаясь восстановить названия. Где же это было? Я не мог сказать, но отчетливо встала в памяти одна ночь перед атакой.

Я держал связь с соседним соединением. В разноголосице звуков, позывных, атмосферных разрядов вдруг послышалось что-то близкое, родное. Тревога и беспокойство охватили меня. Женский голос мягко и настойчиво повторял одно слово. Немецкая торопливая речь перебивала его, но он струился, нежный и торжествующий:

— Я Астра… Я Астра… Я Астра…

И вдруг — умолк. Затихли и немцы, и лишь одинокий мужской голос долго и тщетно звал Астру…

Я не хочу верить, что потерял ее!

Много дорог позади, много встреч… Иногда где-нибудь в проходящей мимо части или в кузове встречной машины озарится лицо улыбкой, — упадет сердце, крикнешь и, поникнув, отойдешь: незнакомое лицо, чужая улыбка.

Мой верный радиопередатчик, моя надежда… Одну волну, строгую и чистую, ищу в эфире. Там много лишних звуков: немецкая речь и легкомысленная болтовня, электрические помехи и чужие позывные сигналы, но мне нужна моя, единственно необходимая волна. Неверное сердце и нетвердая рука ее не обнаружат. Ах, если бы мне такое сердце и такую твердость, чтоб никогда не терять волну!

По ночам, всматриваясь в потухающие росчерки трассирующих пуль, думаю о Наташе и Володе. Вспыхивают ракеты, освещая топкую землю, на которой воюем уже месяц, рассыпаются веером яркие звездочки и, падая, сгорают в ночи. Вновь обступает темень со всех сторон; лишь изредка далеко впереди бледные отсветы трогают кромки низких облаков. Там, за спиной у немцев, ведут бои наши прорвавшиеся ударные группировки; они идут впереди фронта, разбившись на небольшие отряды, действуя, как партизаны…

С одним из отрядов держу связь. Нас разделяет линия фронта, но мы являемся одной частью. Если меня убьют или снаряд разобьет рацию — это будет очень плохо…

Проклятый кашель! Трудно дышать, внутри все обтянуло противной тягучей пленкой… Болит спина, мокрая шинель давит на плечи, очень холодно, мерзко, стужа будто вошла внутрь, растворилась в тебе, а лицо горит… Мы в этом болоте уже неделю. Траншея оползла, ноги мои в воде. Единственное сухое место — ниша в стенке, там, под козырьком из брезента, — рация и аккумуляторы.

Кажется, что не выдержу… Нельзя не выдержать. Моего помощника вчера отправили в госпиталь — воспаление легких. А утром — наступление. Закрепимся на новом рубеже, отряд за линией фронта уйдет дальше, и опять буду искать его позывные.

Включаю рацию. Работают оба контура — приемный и передаточный. Мужской голос передает зашифрованные сведения о перемещении огневых точек немцев на участке против нас. Записываю. В глаза будто насыпали песку. Прием окончен, передаю сводку командиру. Черт побери, неужели свалюсь? Грею руки, прижимая ладони к теплым радиолампам.

Наташа, Володя, где вы?

— Юра, живой?

Это голос командира. Не могу поднять голову. Малейшее движение — и будто кто льет за воротник мелко раздробленную холодную струю.

— Юра, выпей спирта…

Не хочу, ничего не хочу. Скорей бы рассвет и, может, — солнце…

— Юра, ты все-таки потерпи… подержись…

Шепот за спиной и — неожиданно — незнакомый молодой голос:

— Товарищ, разрешите проверить рацию?..

Кому это нужно — проверить рацию? Ко всем чертям, я радист, я отвечаю…

— Юра, это товарищ с радиозавода, из Сибири… Ты, кажется, жаловался на электролитики… Он может заменить их…

К чертям! Не троньте меня. Нестерпимая боль в боку. Я ни на что не жаловался. Электролитики отличные.

— Товарищ, мне некогда, — сердитый, петушистый молодой басок, — вы здесь не один на фронте. А мы за своей продукцией следим. Подвиньтесь, пожалуйста.

Отодвигаюсь. Фонарик командира освещает незнакомца. Небольшой скуластый паренек в гражданской одежде озабоченно наклонился над рацией. Тихонько засмеялся, бормотнул что-то, ласкающими пальцами бегло провел по обрамлению приемника, придвинул к себе и вдруг сказал:

— Ну, «Астра», как ты себя вела?

Что такое? Как он сказал?

Я пытаюсь приподняться и лишь плечом сгребаю мокрую землю со стены; командир взял под руки, помог.

— Юра, что с тобой?

— Товарищ, как вы сказали?.. «Астра»? — Я притронулся к его спине, паренек удивленно обернулся: — Почему вы сказали… «Астра»?..

— Как почему? — Он заморгал, потом догадливо, тихо присвистнул и засмеялся. — Ах, вот оно что… Ну да, здесь, на фронте, рация носит номер, марку, а у нас на заводе она — «Астра»… На разных заводах — свое отдельное название для каждой схемы… Из завода вышла и уже: РВ и — номер. Конечно, вы и не могли знать, да вам и не нужно…

Ты ошибаешься, мальчик! Мне очень нужно знать, что вы делаете в Сибири!

Всю войну прошел со своей рацией, никогда не подводила, сколько раз она меня спасала, а я не знал, что она — «Астра». Но я всегда ее любил. Какая чистота и строгость в ее линиях, как нежны ее розовые и голубые тона на обрамлении! Теплые лампы, в которых никогда не замирают трепетные веселые огоньки, греют мне руки… Как хорошо сделала Наташа, что взяла эти позывные — «Астра»! Значит, работаем мы с ней на одинаковых станциях…

…Мне ничего не надо. Я не болен. Рассветает. Скоро пойдем в атаку.

…Мы покинули топкую землю, и широкая фронтовая дорога приняла нас в свое стремительное русло. Колеса машины дробили косо падающее в лужи солнце, земля розово дымилась, ранние запахи весны наполняли и никак не могли наполнить высокое промытое небо.

Полонянки, русские девушки, возвращались из Германии. Чье это худенькое милое лицо озарилось печально-радостной улыбкой, чья это рука взмахнула из толпы? А однажды — почудилось ли, не знаю — вдруг тонкий вскрик: «Юра!» — и плач послышались за спиной, ветер отнес их в сторону. Из кузова быстро мчавшейся машины я долго всматривался назад, в отдаляющиеся лица; люди прощально помахивали руками.

А раз показалось, что видел Володю. Мы приближались к развилке дорог, флажок регулировщицы остановил наш бег: наперерез, по шоссе, с грохотом, на большой скорости шла колонна танков. Крышки люков были подняты, в одном из них — я не мог ошибиться! — был Володя! Он смеялся и, протянув руку вперед, что-то говорил товарищу…

А потом опять шли навстречу нам девушки, и я искал, искал… Но — впереди много боев, и не все еще вернулись.

И вот опять наступила ночь; затухали росчерки трассирующих пуль, далекие зарницы трогали низкое небо. В эфире суматошные вопли немцев перекрывала моя волна. Радист из отряда по ту сторону фронта передавал последние сведения. Утром мы прорвем оборону немцев и соединимся.

«Спокойной ночи! — сказал радист. — До скорой встречи!»

Он умолк, но я никогда сразу не выключал приемника. Тихонько гудели лампы, камертонно отзывалось в наушниках электрическое дрожание. Немцы слышались как бы из-под толщи воды, полузадушенные их крики не нарушали властного чистого потока моей волны. Я сидел, близко наклонившись над рацией, теплый ветерок от ламп касался лица…

И вдруг возник голос… Далекий-далекий, сперва только как предчувствие, как ожидание, — нет, это был настоящий живой и тихий голос, тихий, как шепот, как дыхание с губ, — но я уже различал знакомое, волнующее сочетание слов:

— Я Астра, я Астра, я Астра…

Осторожными, нарастающими толчками доносила волна этот нежный и чистый голос, он то замирал, был едва слышен, то вновь торжествующе нарастал, и я угадывал родные интонации…

Теплились малиново-розовые катоды-кружочки в лампах. «Астра» внимательно и чутко слушала сестру из партизанского края.

Наташа, Наташа, утром мы идем в атаку.

 

 

ххх

 

Анна КОРОЛЬКОВА_____________________________________

ОБ АВТОРЕ. Анна Николаевна Королькова  родилась в селе Старая  Тойда Аннинского района. С девяти  лет работала.  В 1933-м семья Корольковых с шестью детьми переехала в Воронеж. С 1937 года Анна Николаевна начала сочинять собственные сказки. В 1941-мвышел первый сборник этих сказок. В войну Королькова находилась в эвакуации в родном селе,  там создала хор, с которым выезжала к линии фронта. Была его  руководителем и солисткой. Читала воинам свои сказы и сказки. Позднее хор Корольковой влился в Воронежский русский народный хор.  Первый концерт этого большого хора был дан  в селе Анне 20 апреля 1943 года. После войны книги Корольковой многократно издавались в Воронеже и Москве, а также в Германии и Японии. В 1957 году Анну Николаевну приняли в Союз писателей СССР. Вот одна из её сказок военной поры.

 

МУДРАЯ МАТЬ

Сказка

 

В некотором царстве, государстве, а именно в том, в котором мы живём, в нашей стране, на нашей земле, жила-была мудрая мать. Трудолюбивая была она, приспешница, такую поискать. Детей у неё было много: шесть дочерей и три сына. Один одного лучше, один другого краше, волос в волос, голос в голос. Мать с дочками холст ткёт, сыновья в лес на охоту ходят, землю пашут, траву косят . Работали дружно, это так и нужно.

Вот один раз села мать холст ткать кононный, да толстый  претолстый. Ткала она с дочками три года, и он стал льняной, да такой тонкий претонкий, как кленовый лист. Что она его дальше ткёт, то он тоньше делается, всё лучше да крепче. Она ткёт, а челнок  в её  руках играет, аж посвистывает. Проткала она его ещё двадцать лет, а холст стал шёлковый, да такой красивый, что ни в сказке сказать, ни пером описать.

Сыновья тоже работают – поглядеть любо-дорого. Амбары полны всякого добра, на лугах скотина пасётся. Сала, яиц, молока, мёду – всего вдоволь. Жить-поживать, добро оберегать от врага-злодея, от лютого лиходея.

Пошёл старший брат оберегать  границы, а сёстры да братья ему говорят:

— Иди, дорогой наш брат, нас много, будем также хорошо работать.

Пошёл и второй, средний брат, во флот, охранять берега.  Сёстры и брат говорят:

— Иди, дорогой наш брат, а мы и одни управимся.

Живут на радость друзьям, на зависть врагам.

Но вот грянула война, да такая, что старики не упомнят. От лязга, грохота железного земля  сотрясается, леса тёмные преклоняются. Летят по небу хищники   смертоносные, рвутся бомбы взрывчатые, рушатся города каменные.

Не усидеть младшему брату.

Говорит он матери:

-Матушка, отпусти меня на войну, хочу за Родину постоять, врагов лихих отогнать, чтоб и впредь неповадно им было на нашу землю ходить, смердить и мержить.

— Ой, моё дитятко, — говорит мать. – Ты ещё молод. А уж если  так хочешь – вот тебе три загадки: отгадаешь – быть по-твоему:

«Что самое дорогое?

Кто сильнее всех?

И кто милее всего?»

Думал сын день, думал два, а на третий отвечает:

— Самое дорогое – Родина, сильнее всех — Красная Армия, милее всего – матушка.

— Хорошо, — говорит мать. — Быть по-твоему. Вот тебе конь.

Подводит ему коня, а конь стальной, в длину — от копыта до копыта – рукой не достать.

— Вот тебе, сынок, мой материнский подарок. Владей – не изнашивай, врагов бей – не спрашивай.

Остригла мать его кудри, положила себе на грудь. Сына проводила в дальний путь

Бьётся сын со врагами, а мать ткёт-ткёт холст, да  посмотрит на кудри. Вьются кудри, завиваются, сердце материнское радуется: раз кудри вьются, то и сынок жив.

Посмотрела раз на кудри, а они завяли, почернели. Заплакала мать, значит плохо сыну, трудно.

Как быть, как беду избыть?

Быстро собралась мудрая мать, захватила с собой натканное полотно. Долго ли она ехала, это ей лучше всего знать, а мне сказку продолжать. Вот приехала она на бранное поле. Гул такой, что земля дрожит, солнце красное в дыму померкло. Видит:  лежат убитые, фуражкой накрытые, кто вниз лицом, кто землёй присыпан. Ходит мудрая мать по полю, хочется ей опознать своего сына убитого. Одному повернёт голову, другому. До кого только дотронется, тот оживает и опять в бой идёт. Долго ходила мудрая мать и видит: у ракитового куста  конь железный стоит, а около коня сын-герой кровавые рану рукой закрывает. Ухватила мать его за руку. Встал сын на ноги.

Улыбнулась мать.

—  Эх ты, мой сердечный сын!

Обняла его, смыла кровь слезами радости.

А враги стеной идут, куда ни посмотрит – везде враги зубы скалят, на языке собачьем кричат. Заслонила мать своего сына от пуль вражьих, вынула шёлковое полотно, развернулось оно цветом алым.

Крикнула мать громким голосом:

— Вперёд, дети мои, истребим врага лютого!

И сколько было бойцов: кто убит, кто раненый, кто усталый – все поднялись и пошли за матерью-героиней.

Испугались враги, когда увидели, что мёртвые  и раненые поднялись.

— Красную Армию, — говорят они, — не победить, бойцы её бессмертны.

Побежали изверги и усеялось поле их трупами чёрными, словно чёрным вороньём.

Собрались бойцы вокруг матери, а она им говорит:

— Победили мы супостатов  злодеев. Не устоять им было перед нашим алым знаменем: ткала я его не год и не два, а много лет. И с каждым днём оно становилось крепче.

И был праздник, да такой, что никому и не снилось такое веселье. Пировали  и малые, и старые. И я на пиру была и вас приглашаю пирожка закусить, винцом запить.

 

ххх

 

Евгений НОВИЧИХИН_________________________________________

ОБ АВТОРЕ. Евгений Григорьевич Новичихин родился в нижнедевицком селе Верхнее Турово. В раннем детстве испытал ужасы оккупации, чудом уцелел, когда гитлеровцы бросили гранаты в погреб, где прятались дети. Широко известен как писатель, поэт, кинодраматург, переводчик, общественный деятель. Лауреат многих премий и наград. Заслуженный работник культуры РФ.Его перу принадлежат сорок девять книг прозы, стихов, сатирических миниатюр, литературных пародий, переводов, краеведческих этюдов и других произведений. По его сценариям поставлены художественные фильмы «Опять надо жить», «Ночь на кордоне», «На реке Девице». Новичихин поддерживает творческие связи с аннинской землёй, в районной библиотеке встречался с читателями. Он автор книги «Добрым молодцам урок» о знаменитой уроженке Аннинского района  А.Н. Корольковой.

 

СЛОВА ЕЙ ПОДСКАЗЫВАЛО

МАТЕРИНСКОЕ СЕРДЦЕ

 

Две главы из документального повествования Евгения Новичихина об Анне Николаевне Корольковой – знаменитой советской писательнице-сказочнице, члене Союза писателей СССР.

 

ИДЁТ ВОЙНА НАРОДНАЯ…

 

Когда началась финская война, всё чаще и чаще пришлось выступать в госпиталях. Анна Николаевна не однажды рассказывала о первом таком выступлении. Пришли в госпиталь с концертом, а там – раненые, обмороженные, почти все с костылями. «Бабы мои: «Не будем выступать, ведь это что! Скажут: «Чёрт вас принёс, дураков старых, плакать надо, а они песни играют!»

Но полковник, руководивший госпиталем, узнав о сомнениях артистов, пригласил к себе Анну Николаевну и сказал:

— Раз вас приглашают, значит, вы тут нужны. Люди печалятся, раны не заживают, а вы песню поиграете, сказку расскажете – они от своей печали отвлекутся. Плохо, что ль?

Оказалось, что они действительно здесь нужны. Раненые не только слушали и аплодировали, но и просили:

— Приезжайте ещё! Обязательно приезжайте!

Шли слухи о том, что скоро начнётся большая война. Поначалу мало кто в это верил:

— Сталин не допустит. А если полезут – такой отпор от нас получат!

Тревоги чередовались с радостями. В 1941 году, перед самой войной, в Воронеже вышла в свет книжка её сказок. Она так и называлась – «Сказки А.Н. Корольковой». Тексты сказок были записаны ещё в 1938 году известным воронежским учёным-фольклористом Вячеславом Алексеевичем Тонковым. Частично они вошли в книгу «Песни и сказки Воронежской области», изданную в 1940 году под редакцией Ю.М. Соколова и С.И. Минц. Но собственная отдельная книжка, что ни говорите, большое событие для автора. В своём предисловии к сборнику В.А. Тонков особо отмечал, что в обширном сказочном репертуаре Анны Николаевны содержатся почти все виды русских сказок – от волшебных, героических и бытовых до короткого анекдота, «повествушки» включительно. «Народно-поэтические символы, психологические параллелизмы, сравнения и эпитеты помогают сказительнице ещё ярче раскрывать душевные переживания своих героев», – писал В.А. Тонков. Интересно отметить, что редактором этого издания был Пётр Николаевич Прудковский – будущий коллега Анны Николаевны по Союзу писателей.

Как-то Анна Николаевна увидела непонятный сон. Несколько дней мучил он её. «Когда поеду в Старую Тойду, – думала она, – надо будет маме его рассказать. К чему бы это?»

В конце весны она всегда приезжала к родителям, чтобы помочь им в работах на огороде. На этот раз разговор сразу начала со сна. Вот как вспоминал об этом внук:

«Будто среди дня наступила ночь, – рассказывала Анна, – чёрная-чёрная. И взошли две Луны. Я ещё подумала: диво-то какое. Вдруг одна Луна разбежалась да как вдарит другую. Во все стороны разлетелись огненные осколки. На миг всё померкло. А потом та Луна, что была справа, вновь появилась на небе и засияла…»

Услышав этот рассказ, мать начала испуганно креститься и посоветовала Анне скорее в церковь сходить и свечку поставить:

— Как бы семья твоя, доченька, не разлетелась, как те куски, или с Ефимом, или с сыном Митрошей что не случилось…

Правда, отец – Николай Устинович – тут же отругал её за такое «толкование». Но сон этот оказался вещим.

Война началась. Дочери Анны Николаевны к тому времени уже замужем были, и зятья, один за другим, ушли на войну. Митрошу направили в Саратов – в танковое училище. Ефима же в армию не взяли – сердце у него шалило.

За заводом СК-2 было закреплено несколько госпиталей. Анну Николаевну вызвали в завком и попросили собрать всех-всех певуний:

— Вас ждут раненые…

Королькова вспоминала:

«Мы там убирали и полы мыли и керосином койки вытирали, недели две всё готовили. А потом во всех госпиталях в Воронеже раненых обслуживали. Песни играли, я раненым сказки сказывала…»

Немцы рвались к Воронежу. Начались бомбёжки города, а потом и бои на его правобережных улицах. Артиллерийский и миномётный огонь достигал и воронежского Левобережья. В этих условиях рабочие СК-2 демонтировали ценное оборудование, отправляя его вглубь страны. Шестьсот вагонов было вывезено на восток!

Завод вызывал у фашистов особый интерес. Они уже и управляющего своего успели назначить – некоего Гвидо Розенберга. Германское руководство ставило перед ним цель: как максимум – наладить производство, как минимум – собрать подробную информацию о технологическом процессе.

Под бомбёжками трудилась и Королькова со своими певуньями. Константин Ираклиевич Массалитинов в своей книге «С любовью к русской песне» рассказывал, что всю работу, связанную с выступлениями самодеятельных коллективов в воинских частях, госпиталях и перед населением города координировал тогда Дом народного творчества. «Сказка украшала народное действо так же, как русская гармоника «ливенка» и жалейка, – писал Массалитинов, имея в виду сказки Корольковой. – В это время объявился и незаурядный жалеечник Егор Павлович Володин. Раненые подолгу не отпускали из своих палат полюбившихся артистов».

Но всё же пришлось эвакуироваться. Произошло это поздно, в июле 1942 года, когда весь Воронеж горел. «Русская песня последней ушла из родного Воронежа, ушла, чтобы первой вернуться», – вспоминал К.И. Массалитинов. К хору Анны Николаевны Корольковой это относилось в полной мере.

Анна Николаевна вместе с Ефимом Ферапонтовичем и дочками Шурой, Тамарой и Симой, с двумя внуками – детьми Шуры – направилась к родителям. Шли пешком. Путь до Старой Тойды неблизкий – не одолеешь его ни за день, ни за два. Ночевали где придётся. В пути всё больше молчали – каждый думал о своём. Анна Николаевна без конца возвращалась мыслям о сыне, о муже. Ефим должен был вот-вот отправиться на трудовой фронт. Но он привык к трудностям – даст Бог, выдюжит. А как Митроша? Писал, что в бронетанковых войсках предстоит ему служить. Как он там с этими танками управляться станет?

Верила: всё будет хорошо. И дочкам эту веру внушала:

— Девки, не вешайте носы! Победим мы этого германца! Всё равно победим!

Пытались в пути песни петь, но не очень-то получалось. Устали очень, какие уж тут песни. Да и постоянное огненное зарево над покинутым Воронежем, которое они видели, оборачиваясь в сторону города, не располагало к пению.

Когда пришли в Старую Тойду, отец с матерью им обрадовались:

— В войну лучше вместе быть, рядом…

Спрашивали, нет ли вестей от Митроши. Писем от него давно уже не было, но Анна Николаевна успокаивала родителей:

— Весточки долго теперь идут. Война!

Задумалась: чем заниматься? От тоски-то и помереть можно. Нет, надо себе дело найти!

От сельской жизни она стала уже отвыкать. Но без работы сидеть не могла. Думала: «Как я тут отдыхать буду, на природе, если другие воюют с извергами-германцами?!»

И Анна Николаевна решила опять создавать хор. Девчата в Старой Тойде голосистые, некоторые, кто из Воронежа эвакуировались, уже имеют опыт выступлений перед людьми, чувствуют сцену.

Выполнить задуманное оказалось непросто. Подошла к Аграфене Гуровой, у которой был голос «такой запевальный»:

— Аграфена Тихоновна, вот какое дело: как бы нам хор слепить…

А та посмотрела на неё с удивлением:

— Какой хор! У меня Васька на войне, сын. Какой тут хор…

Королькова вздохнула:

— Да ведь и у меня Митроша на фронте, вот мы для них и постараемся.

У всех кто-то был на войне – у той сын, у той муж, у той отец… Но хор она всё-таки «слепила». Да не какой-нибудь – двадцать три певуньи откликнулись на её предложение! Кроме Аграфены Гуровой, вошли в него Анна Борзунова, Аграфена Лебедева, Екатерина Быкова и другие землячки Анны Николаевны.

Пришла пора уборочных работ. Днём рожь убирали, а по вечерам – в воинские части. Для них сдвигали две машины: задними бортами одна к другой – вот и сцена готова! Концерты эти, как оказалось, были очень нужны фронтовикам.

«Там был полковник Тётушкин, он и сейчас жив-здоров, в Москве, генерал. Он подошёл ко мне, руку пожал, поцеловал. «Спасибо, – говорит, – за песни ваши!» – вспоминала Анна Николаевна в 1976 году.

Частушки, сочинённые Анной Николаевной, воины принимали на ура:

 

Гитлер-жаба хвалится:

«Россия достанется».

Бойцы наши отвечают:

— Гадина подавится!

 

— Подавится! – рукоплескали солдаты.

А хор продолжал:

 

Пришли фрицы к нам в Воронеж,

Захотели вековать.

Но придётся всем фашистам

Без штанов домой бежать!

 

В ответ раздавался громкий смех всей воинской части.

А с импровизированной сцены – новая задорная частушка:

 

Сделал Гитлер помазок –

Подмазывать пятки.

Из Воронежа уйдёт

Ночью без оглядки!

 

— Не только из Воронежа! – хохотали бойцы.

 

Пришли фрицы к нам в Воронеж,

Говорят – мы гости.

Останутся от фашистов

Черепки да кости!

 

И эту частушку принимали под смех и громкие аплодисменты.

— К каждому выступлению я готовила новые частушки, – рассказывала в послевоенное время Анна Николаевна.

В июле 1942 года в селе Анна, в числе эвакуированных воронежцев, оказался и Константин Ираклиевич Массалитинов с группой певцов и музыкантов Воронежской швейной фабрики. В ту пору это был один из лучших хоровых коллективов области. Анна оказалась селом прифронтовым. Здесь расположился штаб Воронежского фронта, и его Политуправление обратилось к Константину Ираклиевичу с просьбой подготовить концерт к очередной годовщине Октября. На кого опереться? Хор швейной фабрики всё-таки маловат. На таком концерте масштаб, размах необходим!

Решил Константин Ираклиевич поехать в Старую Тойду. Там певуньи Корольковой слывут уж очень большими мастерами хороводы водить. А такие ему – ой как нужны! На всякий случай взял с собой баяниста Якова Торикова.

Приехал, нашёл Королькову.

— Анна Николаевна, я недавно в газетах читал, что вы хор в Старой Тойде создали?

— А как же! – не без гордости ответила Анна Николаевна.

— Выступаете?

— Уже двадцать четыре концерта за нами числится!

— Это хорошо, – сказал композитор. – Примете участие в концерте, посвящённом Октябрьской годовщине?

— А чего не принять?

— Но мне вас послушать бы надо…

— Сегодня вечером соберу своих девчат. Приходите, послушайте.

Девчата собирались неохотно:

— Массалитинов? Да это же известный композитор! Разве можем мы ему приглянуться?

Выступление состоялось уже затемно. Не только девчат, но и саму Анну Николаевну насторожило, что композитор, уходя, ничего им не сказал. Не понравилось, видать?

Но вскоре он пригласил их в Анну. Поехали. Выступили так, что зал долго не хотел их отпускать.

Об этом выступлении Константин Массалитинов рассказывал в частности следующее:

 

«Анна Николаевна сказки свои вспоминала. А ещё пробовала старую сказку «Змей-Горыныч», что в памяти сохранилась, на новый лад переиначить. Пожилая тойденская песенница – колхозница Анна Матвеевна Борзунова, её сын в ту пору офицером с фашистами сражался, напела старую солдатскую песню «Сады зелёные». В этой песне глубокий смысл, в ней горе и гордость солдатская рядом уживаются…»

 

Начальник политуправления Шитиков благодарил артистов, всем крепко жал руки и просил:

— Приезжайте! Будем вам очень рады!

 

ЕЁ СКАЗЫ О ВОЙНЕ

 

Первый послевоенный год начался у Анны Николаевны с радости. Тогда, в 1946-м, книга её сказок вышла в Японии. Перевела её японская учительница и переводчица Ясуко Танака. Она и прислала Анне Николаевне эту книгу. В письме писала, что на своих уроках читает детям её сказки, и ребята принимают их восторженно.

Вспоминается, что в 70-х годах Королькова приносила японское издание своих сказок в писательскую организацию. Её попросили об этом молодые коллеги по перу. Нам просто было любопытно посмотреть на эту книгу, подержать её в руках.

— А чего на неё смотреть-то? – сказала она. – Книга как книга…

Но всё-таки принесла. Человеком она была скромным и даже немного смущалась, показывая свои сказки на японском. Видимо, она чувствовала себя как-то неловко: вот стоят перед нею писатели, некоторые из них не просто известны – знамениты в России, но их книги не издавались ни на японском, ни даже на более близких к русскому языках. А её издали…

— Видать, мне посчастливилось, – извиняющимся тоном говорила она.

Но, уверяю вас, посчастливиться в литературе может только достойному. Она была достойна. Позднее её произведения были переведены и в Германии.

О чём были её сказки того периода? Конечно, о войне. И, конечно, о вере в Победу. Вот её сказка «Верная жена князя Петра». Пётр и его жена покидают княжество, потому что жёны придворных не взлюбили его суженую. Но…

 

«Не отъехали пяти вёрст, как прискакал гонец и шумит князю Петру:

— Война началась, недруги идут. Малых и старых бьют, сёла и города жгут.

Бояры вперёд заскакали и наказали:

— Батюшка ты наш, князь Пётр и княгиня Ефросинья, не бросайте нас при таком горе, недруги идут, малых и старых бьют, сёла и города жгут.

Пётр не хотел ворочаться, а Ефросинья сказала:

— Этого делать нельзя. Родину никто не бросает.

Вернулись. Пётр собрал свою сильную дружину, пошли все: и малые, и старые, и мужики, и бабы, разбили врага наголову. И стали жить мирно, поживать…»

 

Сказка старая, но и сегодня многим – особенно из числа молодёжи – стоило бы подумать над словами Анны Николаевны: «Родину никто не бросает».

А вот сказка «Волк-людоед».  «В некотором царстве, в некотором государстве» у собаки появился «выродок волчьей породы». Когда он подрос, то «всё ж с цепи сорвался». «Пришла беда, не стало людям от него житья». День ото дня волк становился всё более свирепым и пил уже кровь «не овечью, а человечью». Прибежал этот волк на соседний двор, где все  «сдались выродку на милость». Дальше-больше, и в сказке появляются хоть и иносказательные, но весьма красноречивые ассоциации:

 

«Освирепел волк совсем. Кинулся на восток – к дальним соседям. Семья у них была большая-пребольшая, сынов много. Соседи те жили дружно, это так и нужно.

Не было у них печали, так черти накачали. Глядят, а волк – на двор – прыг через забор. По большому-пребольшому двору рыщет, добро ищет. Сам рычит, зычит.

— Съем, проглочу молниеносно!

Только соседи не из робких оказались, за колья взялись.

— Хочешь волк мясом кормиться, – смотри, как бы костями не подавиться.

А волк-живоед уже за ноги хватает, за руки кусает, человеческое мясо рвёт, кровь пьёт. Бьют волка по бокам, по голове, трещат волчьи рёбра, шерсть клоками летит, а он всё вперёд бежит. Где волк пробегает, трава засыхает, цветы поникают, лист с деревьев осыпается.

Бой кровавый продолжается. На восток бежит зверь, озирается.

Пошёл тогда старший сын к отцу-батюшке за советом.

— Дорогой наш родитель, отец-батюшка! Скажи, как нам справиться со зверем хищным?

Отец-батюшка и говорит:

— Берите молоты тяжёлые, серпы острые, выбейте волку зубы хищные, отрежьте лапы костистые.

Бились сыновья с волком не месяц и  не два, а год и два, а то и более. Взяли молоты тяжёлые, серпы острые, стали волка окружать, стали зубы выбивать, стали лапы отрезать.

Бьют сыновья волка да приговаривают:

— Вот тебе, вор, не ходи на чужой двор, вот тебе, бес, не ходи в чужой лес, вот тебе, сатана, не ходи во чужие дома.

Воет волк да бежит восвояси, в свою звериную берлогу, спотыкается.

Ещё меткий удар – он повалится.

Не давать волку никакой пощады!

Сказка не вся.

Когда волка победим, тогда сказку договорим».

 

Тема войны звучит и в сказке «Заветный меч-кладенец и волшебное кольцо»:

 

«Вдруг война началась, враг в железо заковался и на землю нашу напал.

— Захочу, – говорит, – в порох сотру, захочу – в плен уведу. Нет такой силы, которая бы меня победила.

Иван долго не думал. Поклонился отцу-батюшке, родной матушке:

— Отпустите меня землю родную защищать! Лучше умереть, чем такое зло терпеть…»

 

Пронзительная материнская боль за сына – в сказке «Мудрая мать». В этом образе сказительница запечатлела величественный образ Родины.

Почему я акцентирую внимание читателя именно на сказках Анны Николаевны о войне? Дело в том, что некоторые специалисты по фольклору считают, что при наличии в этих сказках Корольковой «подлинного горячего патриотического чувства они кажутся сухими и холодными в результате несоответствия старой формы новому содержанию». Не оспаривая этого тезиса, замечу всё же: даже если бы Анна Николаевна имела понятие о форме и содержании, размышлять о них в тот период ей было некогда. Она сочиняла то, что подсказывали ей материнское сердце и её глубокое народное чутьё.

В эти же годы рождается её былина, посвящённая Александру Матросову и его подвигу. В этом произведении герой «смело бился со врагами, головушку положил».

В 1943-1944 годах Анна Николаевна создала «Сказ о Жукове». Образ врага – «змея-чудовища» – в этом произведении показан Корольковой с позиций традиционных, народных взглядов на злодеев:

 

Тихо и спокойно было везде.

И вдруг из-за леса,

Леса тёмного,

Из-за моря, моря чёрного,

Откуда-то с запада

Вдарил гром и сверкнула молния.

И вылез змей-чудовище.

Лапы кровавые крючком,

Голова ядовитая сучком,

Пузо ящичком.

Открыл свою ядовитую пасть.

На одну великую семью хотел он напасть.  

 

В 1944 году у неё родилась также былина «Ленинградский бой»:

 

Смерть и ад со всех сторон.

Близок, близок час победы.

Видишь: немцы уж бегут.

Ещё один удар могучий –

И закончим дальний путь!

 

Когда она выступала с этими произведениями перед фронтовиками, успех ей всегда был обеспечен.

 

ххх

 

Виталий ЖИХАРЕВ_______________________________________

ОБ АВТОРЕ.  Виталий Иванович Жихарев родом из села Артюшкино Аннинского района. Сын фронтовика. Во время воинской службы печатался в окружной газете «Красный воин». С 1970 года работал корреспондентом, заведующим отделом, заместителем редактора Аннинской районной газеты «Ленинец». С 1975 года в Воронеже —  редактор газеты «Молодой коммунар», председатель областного телерадиокомитета, главный редактор газеты «Коммуна». В 2010-2015 годы возглавлял региональное отделение Союза писателей России. Автор тринадцати книг документального, историко-краеведческого, военно-патриотического характера. Четыре из них написаны на аннинском материале.Лауреат премии Правительства Российской Федерации, премии «Золотой фонд Воронежской области».

 

ВЕК СЕМЁНА БОРЗУНОВА

Очерк

 

К числу замечательных уроженцев земли Аннинской и достойных ее сы­новей по праву можно отнести Семена Михайловича Борзунова – ветерана отечественной журналистики, известного военного писателя, фронтовика.

Он родом из села Студеное Аннинского района Воронежской области. Рос в многодетной семье. В Студеном была только начальная школа, семилетняя – в Нащекино, это в пяти километрах. Два года ждал, когда старшему брату справят новую одежонку и обувку, а обноски достанутся ему, Семену. Одногодки были уже семиклассни­ками, когда он пришел в пятый класс. Интерес к учебе имел большой, учился очень хорошо, и его после окончания школы оставили пионервожатым. Отчим (отца убили на гражданской войне) по такому случаю купил Сене суконный пиджак, штаны-галифе и смазные сапоги.

Первым делом Семен завел в школе стенную газету, подобрал пяток писучих ребят. О боевой стенновке узнали в районном отделе народного образования, предложили рассказать о ней в районной газете. За первой заметкой в районке  за подписью «С. Борзунов» пошли другие материалы, и на разные темы.

Как-то председатель сельсовета привел в школу гостя из райцентра. Им был редактор районной газеты «Коллективный труд» Киселев. Приехав в село по своим делам, Феофан Евдокимович счел нужным лично познакомиться с ак­тивным селькором Борзуновым. А после беседы пригласил на работу в редак­цию корреспондентом.

– Я был очень смущен. Одолевали сомнения: справлюсь ли? Феофан Евдо­кимович ободрил: «У тебя хороший слог, ты наблюдательный. Пробуй». Ну, говорю, спасибо, попробую, – вспоминал былое Семен Михайлович. – На первых порах мне помогали всей редакцией, потом персональное шефство взял ответственный секретарь, мой тезка Семен Горбунов. Через год кроме своих непосредственно корреспондентских обязанностей я мог самостоятельно сверстать номер газеты.

Что еще рассказывал Семен Михайлович. В 1939 г. послали его в Воронеж на областной слет передовиков печати. Там на него обратил внимание редактор газеты «Коммуна» Петр Трофимович Загорулько. Сказал, что если будет случай, позовет постажироваться. Случай выпал: осенью группу редак-

 

 

 

 

 

 

 

Семён Борзунов (крайний справа) с сотрудниками редакции и типографии Аннинской газеты «Коллективный труд». 1938 г.

 

торов и заместителей редакторов районных газет собрали на практику в «Коммуну». По каким-то причинам Феофан Евдокимович Киселев поехать в Воронеж не смог, а его заместительнице, Софье Корнеевне Поповой, даме в годах, учеба была уже ни к чему. Практиковаться послали Борзунова.

– Загорулько собрал нас, практикантов, у себя в кабинете, – продолжал свой рассказ Семен Михайлович. – Он представил сотрудников, которых определил нашими кураторами. Я попал с чигольским, павловским, токайским и эртильским редакторами под опеку к заместителю Загорулько – Федору Шаталову. Такой серьезный, очень умный человек. Еще помню «коммуновских» журналистов Бориса Дальнего, Михаила Аметистова, Петра Прудковского, Исая Штеймана. Мне было интересно присутствовать на «коммуновских» летучках, читать вместе с сотрудницей отдела писем Анастасией Погореловой редакционную почту, наблюдать, как корреспондент Алексей Шубин собирает материал и работает над текстами. Помнится, при «Коммуне» было что-то вроде литературного клуба, где по вторникам кучковалась пишущая городская богема. Там читали стихи и прозу, жарко обсуждали произведения. Запомнил писателя по фамилии Петров, он вроде как старшим был у них. Однажды сходил на встречу писателя Михаила Сергеенко с призывниками, написал заметочку об этом мероприятии, проходившем в клубе завода имени Коминтерна.

Борзунову тогда шел двадцать первый год. Самая пора служить действительную. Загорулько намекнул, что готов, как сейчас бы сказали, «отмазать» парня от армии, если согласится работать в «Коммуне». Даже позвонил, не дожидаясь ответа Семена, заведующему военным отделом обкома ВКП(б) Писенкевичу на сей счет. Тот позвал Борзунова к себе.

Иван Тихонович Писенкевич был журналистской братии не чужой. Одно время, в первой половине тридцатых, находился при газетных делах, в том числе редактором «Молодого коммунара». После краткой беседы заввоенотделом понял, что комсомолец Борзунов любит свое дело и намерен посвятить будущее журналистской работе. Но еще больше, гораздо больше, он хотел бы стать военным и служить Родине.

– Это правильный выбор. Вы, товарищ Борзунов, сами видите, какова обстановка на наших западных границах. Грому – греметь. Не подведите в час испытаний Отечество и, – Писенкевич показал на портрет в кабинете, – Иосифа Виссарионовича.

– Спасибо. Я повестки ждать не буду. Пойду добровольцем, попрошусь в военное училище.

– Желаю успехов!

***

Новый 1940-й Семен Борзунов встретил в шинели. Он стал курсантом военно-политического училища.

«Время пробежало быстро, и вот мы, молодые офицеры-политработники, в новенькой красиво пригнанной форме, с двумя кубиками в петлицах и окаймленной золотом звезде на рукаве, разъехались по гарнизонам страны. Я получил назначение на должность политрука роты танкового соединения в Борислав», – пишет Семен Борзунов в своей автобиографической книге «…И будто сызнова живу».

Летом курсанты в полевых условиях учились стрелять из 76-мм пушки Ф-22. Неожиданно на стрельбы прибыл вновь назначенный командующий Киевским особым военным округом генерал-армии Георгий Константинович Жуков. Училищное начальство сильно переполошилось: о крутом нраве Жукова здесь были наслышаны. Но все обошлось благополучно. Курсанты отстрелялись  хорошо, лучшие были вызваны перед строем и их похвалил сам командующий. Среди лучших оказался и Семен Борзунов.

Борислав – это закарпатский городок у границы с Польшей. Прозорливый командир 32-й тяжелой танковой дивизии с говорящей фамилией Пушкин в нарушение запрета 20 июня 1941 г. под предлогом учебной тревоги вывел полки на полевые учения. Это спасло дивизию от полного разгрома уже в первое утро войны. На третий день отчаянного сопротивления корявый осколок мины угодил Семену в голову, но кость, слава Богу, не пробил до конца. Отказавшегося от госпитализации политрука отправили к месту дислокации двух походно-полиграфических автофургонов. Там уже хлопотал  редактор, налаживая под бомбежкой выпуск дивизионной газеты «Красноармейское слово». Так наш земляк стал военным корреспондентом – сначала дивизионной, потом армейской и далее – фронтовой газет.

У Семена Михайловича сохранились блокноты того огненного времени. Частью он их опубликовал. Записи пестрят фамилиями солдат и офицеров, отважно сражавшихся с врагом и ставших героями его очерков и корреспонденций. Но весьма скупо описан один эпизод – с участием самого журналиста.

Дело было при форсировании Днепра на киевском направлении. Передовому подразделению – усиленной роте гвардейцев-добровольцев – предстояло перед рассветом скрытно переправиться на лодках и подручных средствах через реку, на том берегу захватить плацдарм и любой ценой удержать его до прибытия основных сил – мотострелкового батальона. С десантом напросился Борзунов.

Его отговаривали: вы, дескать, человек больше вроде как штабной, а на прорыв идут бойцы бывалые, пропахшие порохом, в основном из разведчиков. Но Борзунов настоял на своем.

Едва гвардейцы доплыли до середины Днепра, как противоположный берег ожил. В предрассветное небо взвились осветительные ракеты, немцы открыли плотный огонь из пулеметов. С нашей стороны ударила по ним артиллерия.

Не все воины доплыли до цели. Среди погибших мог оказаться и военкор, абсолютно не умевший плавать: лодку, где он находился, перевернула вздыбленная взрывом волна и только случайно подвернувшаяся под руку доска помогла удержаться на плаву. Передовая группа все же сумела зацепиться за краешек земли. Используя складки местности и воронки от снарядов, пулеметчики оборудовали гнезда и вступили в бой, давая высадиться остальным группам.

Когда рассвело, немцы поняли, что плацдарм захватили не более сотни русских. Одна за другой последовали вражеские атаки. Погиб старший лейтенант, командир роты. Действуя согласно боевому уставу, как старший по званию капитан Борзунов принял командование на себя…

В отчете для газеты 1-го Украинского фронта «За честь Родины» военкор Борзунов описал тот жестокий бой, подчеркнул особое мужество разведчиков комсомольцев Николая Петухова, Ивана Семенова, Василия Сысолятина и Василия Иванова. Публикация произвела впечатление на командующего фронтом генерала армии Ватутина. Он вызвал к себе редактора Жукова с Борзуновым и поручил подготовить обращение от имени Военсовета фронта в адрес героев и опубликовать в газете.

Вскоре те четверо стали Героями Советского Союза.

Уже после войны Семен Михайлович узнал от одного из бывших работников Главного управления кадров Наркомата обороны СССР, что и его за тот самый днепровский плацдарм представляли к званию Героя Советского Союза! Но наградной лист затерялся  в каком-то кабинете военного ведомства. Кадровик, используя прежние связи, добыл копию этого наградного документа. Вот что прочитал о себе Семен Михайлович через пятнадцать лет после войны:

«Небольшая группа, во главе которой фактически встал офицер-журналист, действуя смело и решительно, под огнем врага, переправилась через реку, закрепилась на ее правом берегу и обеспечила переправу мотострелков. Трое суток тов. Борзунов вместе с гвардейцами отбивал многочисленные атаки гитлеровцев и лишь на четвертый день, когда бой утих, получил возможность заняться корреспондентскими обязанностями… Благодаря героизму капитана Борзунова редакция получила возможность оперативно рассказать о первых героях Днепра – комсомольцах Семенове, Петухове, Иванове и Сысолятине…» 

И вывод: «Достоин присвоения звания Героя Советского Союза». Я спрашивал Борзунова, когда услышал от него про несостоявшееся награждение: – Не обидно, Семен Михайлович? Вам-то за это – лишь редакторская благодарность… – Знаешь, – отвечал он, – я ведь плавать не умел. Не подвернись под руку доска, пошел бы на днепровское дно. Добарахтался до берега, бросил доску-спасительницу, глянул на нее в последний раз – и привиделось мне в отсвете трассеров и сполохов разрывов, будто человек, старик на меня с доски смотрит. Многими годами позже увидел я в храме на иконостасе знакомый взгляд. Это был лик святого Николая Чудотворца… Богу было угодно послать мне спасителя и сохранить жизнь. Что может быть выше этой награды! Как-то я рассказывал об этом событии коллеге-писателю, фронтовику и Герою Советского Союза Владимиру Карпову. А он мне в ответ пошутил: ты, говорит, Семен не в сорочке родился, а в защитной гимнастерке.

На каких только фронтах не побывал военный корреспондент Семен Борзунов! Писал о героях битвы за Москву, о защитниках и освободителях Воронежа, Сталинграда и Ленинграда. На Эльбе встречался с союзниками. Был в Берлине, Вене и Праге. Правдист Герой Советского Союза Сергей Борзенко с гордостью отзывался о нем, своем фронтовом друге:

«О, это интересный человек! Его хорошо знали и высоко ценили прославленные военачальники… Борзунов был самым оперативным работником газеты. Редактор посылал его на наиболее горячие участки фронта. Писал Семен Михайлович легко и быстро, и мы, его товарищи по перу, многому у него научились. Он любил острую мысль, меткие слова и обращался с ними бережно, как боец с патронами». 

После Победы Борзунов продолжил службу в Вене в качестве ответственного секретаря газеты Центральной группы войск. Редактором газеты был Михаил Алексеев, будущий большой писатель, автор книг «Хлеб – имя существительное», «Вишневый омут», «Солдаты», «Ивушка неплакучая». А корректором одно время служил земляк – сержант Егор Исаев, будущий большой поэт, лауреат Ленинской премии и Герой Социалистического Труда, творец выдающихся поэм «Суд памяти» и «Даль памяти».

Семен Михайлович знался с самыми крупнейшими советскими полководцами – Рокоссовским, Коневым, Бирюзовым, Буденным, Чуйковым, Малиновским, Баграмяном, Якубовским, Язовым. И, конечно, с Жуковым – сам Маршал Победы подарил Борзунову гармошку!

 

 

 

 

 

 

Встреча на Эльбе. Фронтовой корреспондент майор Семён Борзунов третий слева (с очками на фуражке). Фото из открытых источников.

 

Но самым счастливым для военного корреспондента Борзунова оказалась встреча с красноармейцем по фамилии Гуль. В начале сорок четвертого к ним в редакцию газеты «За честь Родины» прислали взамен выбывшего нового корректора.

Корректор, двадцати лет от роду, была необыкновенно мила…

В том же сорок четвертом Семен Михайлович Борзунов и Надежда Антоновна Гуль, взявшая мужнину фамилию, официально зарегистрировали брак. В конце сорок пятого у них родилась дочь. К этому времени супруга уволилась из рядов армии, но пожелала продолжить работу в редакции в качестве вольнонаемной.

– Мы договорились так: сначала я получаю высшее образование, потом она. Маршал Конев, командовавший Центральной группой войск, меня из армии не отпустил, но разрешил поступить в Военно-политическую академию. Я ее окончил по журналистской специализации в 1951-м. А потом за учебу – в Московском областном педагогическом институте – взялась Надежда Антоновна. Она преподавала немецкий язык в различных учебных заведениях.

– Антоновна в моих литературных трудах и друг, и помощник. Это и первый читатель, и строгий критик, и корректор, и машинистка. Большего нельзя и желать: не многие писатели имеют такое счастье…

Интересуюсь у Семена Михайловича, по чьим стопам пошла дочь Светлана.

– По маминым. Светлана Семеновна тоже педагог, преподаватель английского. А вот муж ее, Вадим Лобаченко, – мой коллега по перу. Он известный тележурналист-международник..

***

После академии Семен Михайлович был назначен ответственным редактором журнала «Блокнот агитатора» – это печатное издание Главного политического управления Советской Армии и Военно-морского флота. В 1960 г. его направили в Военное издательство Министерства обороны СССР. Здесь он сначала служил главным редактором редакции художественной литературы, а потом заместителем главного редактора Воениздата.

В 1979 г. наш земляк, имея за плечами сорок лет календарной службы в армии, ушел в отставку в звании полковника. Но работать, уже на гражданке, продолжил – в качестве заместителя главных редакторов поочередно литературно-художественного журнала «Знамя» и народного журнала «Роман-газета». Даже и в преклонном возрасте не сидел сложа руки – был руководителем пресс-группы Комитета памяти Г.К. Жукова и Межрегионального

 

 

 

 

 

 

 

Писатели Егор Исаев, Сергей Смирнов, Семён Борзунов.

 

общественного фонда «Выдающиеся полководцы и флотоводцы Великой Отечественной войны».

А еще непоседа Борзунов вместе с такими же журналистами московских газет – участниками войны, не пожелавшими после выхода на пенсию сидеть без дела, принимал участие в создании объединенного Совета ветеранов журналистики России и почти двадцать лет на общественных началах работал членом редакционной коллегии десятитомной книжной серии большого формата «Живая память». В широко известное издание вошли очерки, воспоминания, солдатские мемуары о наиболее ярких событиях Великой Отечественной войны.

Семена Михайловича называют в десятке наиболее известных корреспондентов Великой Отечественной войны. Его труды – в ратное время и во время мирное – на журналистском поприще отмечены шестью орденами и двадцатью медалями. Многие ведущие советские писатели благодарны Борзунову за редакторское сопровождение их книг и журнальных публикаций. А если иметь ввиду тот факт, что и сам Борзунов преуспел на писательской ниве, то и огромная армия читателей признательна ему за книги, в которых он правдиво и честно, без прикрас  рассказал о «роковых сороковых».

Военная тематика главная в творчестве Семена Борзунова. Из-под его, летописца великого подвига, пера вышло двадцать восемь документально-художественных книг. Наиболее известными являются «Берег левый, берег правый», «Ради нескольких строчек», «На линии огня», «С пером и автоматом», «Подвиг, отлитый в строки», «Знамя над городом», «Всегда в боях», «Всего одна жизнь», «В огне облака», «У родного порога», «Романтика героизма», «Верный сын России. Маршал Жуков», «Маршал Конев», «Комбриг Александр Головачёв» и другие.

Последняя книга вышла в 2011 г., это сборник статей, очерков и воспоминаний «…И будто сызнова живу».

Произведения Заслуженного работника культуры Российской Федерации Семёна  Борзунова отмечены многими престижными в писательской среде премиями – имени Д.А. Фурманова, А.А. Фадеева, К.М. Симонова, В.С. Пикуля, журналов «Огонек» и «Знамя», премией Министерства обороны СССР, всероссийскими литературными премиями «Сталинград» и «Прохоровское поле».

 

***

Я много раз встречался с Семеном Михайловичем. Он хоть  редко, но наведывался в родные воронежские края. Но больше общались в Москве. Гостил у него и с сотрудниками «Коммуны», когда был главным редактором этой газеты. По случаю визита земляков, даже если он был неожиданным, «красноармеец Гуль» всегда успевала приготовить и выставить свой изысканный салат и никогда не садилась за общий стол, а ходила вокруг, подкладывая гостям то сырок, то колбаску, то пирожок. Она почему-то стеснялась фотографироваться, хотя и в свои большие годы сохраняла привлекательность.

О «Коммуне» наш дорогой земляк всегда вспоминал с особым трепетом, я бы сказал, с придыханием. Для нашей газеты он нередко присылал интересные материалы, вызывавшие неизменно горячие читательские отклики. К примеру, до сих пор в памяти его рассказ о встрече с Эрой и Эллой – дочерями Георгия Константиновича Жукова. Они весьма подробно рассказали об обстоятельствах первой встречи их матери, сельской учительницы Александры Диевны Зуйковой, с будущим полководцем Победы, а тогда командиром кавалерийского отряда, направленного в северо-восточную часть Воронежской губернии на подавление крестьянского восстания, известного в истории как «Антоновский мятеж». По словам дочерей, в одном из сел, где отряд расквартировался, Жуков увидел, как два красноармейца неприличным образом пристают к девушке. Командир разогнал нахалов, а девушку принял в отряд штабным писарем. Это и была Александра Зуйкова. Особый упор в своей публикации Семен Борзунов сделал на тот факт, что ставшая супругой Жукова Александра была родом из села Анна.

Следом за этой публикацией последовал рассказ Борзунова о пребывании Жукова на малой родине своей супруги. Знаменитый полководец прибыл в село Анну в период Великой Отечественной войны. С июля 1942 г. по февраль 1943 г. Анна стала местом расположения штаба Воронежского фронта. Здесь разрабатывались оборонительные и наступательные операции, которые осуществляли генералы Н.Ф. Ватутин, Ф.И. Голиков, И.Д. Черняховский. При подготовке Острогожско-Россошанской операции под контролем Г.К. Жукова обсуждались детали наступления. Генералы Жуков и Василевский прибыли в Анну в начале зимы 1943 г. специальным поездом. Примерно в эту же пору фронтовой корреспондент Семен Борзунов с редакционным заданием находился в этих родных местах. По его словам, состав стоял на запасной ветке у спиртзавода. Он был оборудован всеми видами связи, тщательно охранялся. Работа проходила в строжайшей тайне. Вряд ли жители Анны в эти дни знали о пребывании военачальников такого высокого ранга.

 

***

Когда Надежда Антоновна покинула этот мир, Семен Михайлович начал сдавать. А несколько лет назад тяжелый инсульт приковал его к посте-

ли. Всевышний пока на спешит со встречей души раба Божьего Симеона с душою рабы Божьей Надежды. Значит, Всевышнему угодно, чтобы Семён Михайлович продолжал пребывать в царствии земном.

23 февраля 2019 г. на московскую квартиру Борзунова приходили поздравлять со столетним юбилеем много разных людей. Семен Михайлович, несмотря на недуг, встречал гостей стоя, в парадном полковничьем мундире, при орденах и медалях. Ему, разменявшему второй век, более всего желали доброго здравия. Пожелаем этого и мы, его воронежские земляки.

Этот снимок сделан в день столетнего юбилея писателя-фронтовика.

 

 

 

ххх

 

Евгений    ЗИНКОВ_______________________________________

Евгений Алексеевич  Зинков родился в селе Первая Ивановка Панинского района Воронежской области. Отец погиб на войне. После окончания школы работал  почтальоном, затем окончил строительное училище и трудился на стройках города Воронежа, позже сплавлял лес на Северной Двине, работал на лесоповале в Уссурийской тайге. В 1964 году в городе Обоянь Курской области окончил школу рабочей молодежи и был принят на работу литературным сотрудником районной газеты «Красное знамя». Заочно окончил отделение журналистики Воронежского государственного университета, работал в редакциях газет Панинского и Аннинского районов. Много лет был начальником районных курсов гражданской обороны. Рассказы, юморески публиковались в областной газете «Коммуна», в районных газетах, в коллективном сборнике: «Анна: за веком — век». Член Союза журналистов России.  Живет в Анне.

 

ВЯЗАНКА СОЛОМЫ

Рассказ

 

Два  оконца  в  нашей  низкой  саманной  хатенке  покрыты  толстым  слоем  инея. Я  взбираюсь  на  лавку  и  частым  дыханием  проделываю  на  стекле  круглые, как  пятаки, проталинки. Но в них видно мало: лишь горбатые сугробы да вдали, за широким лугом деревенскую улицу.

Моя мать, овдовевшая  в первый же год войны, выбивалась из последних сил в эту трудную военную зиму. К полуголодному житью прибавлялся холод. Нечем было топить печь, и стена, у которой стояла кровать, покрывалась блестевшим, точно серебро, инеем.

Мы уже сожгли яблоню, что росла в нашем дворе. Больше взять неоткуда дров было.

— Сегодня ночью, сынок, пойдем за соломой, — говорит мать.

Моя душа наполняется гордостью от того, что я, восьмилетний мальчишка, становлюсь помощником у матери. С нетерпением жду позднего часа. Время тянется медленно. Лампы у нас нет, комнату освещает коптилка. Света от нее мало, а копоти много. Отсюда и название.

— Не пора? – спрашиваю у матери.

— Нет. Ты поспи. Когда надо – я тебя разбужу.

Будит меня мать, наверное, в полночь… Я так разоспался, что никак не могу освободиться ото сна. Он, будто медведь, навалился на меня и не хочет отпускать. Наконец мы выходим на улицу. Луны нет, но видны сугробы, от сильного мартовского мороза они кажутся синими, таинственными, как в сказке.

Через лощину мы идем в сторону колхозной конюшни. Сюда, на корм лошадям, каждый день привозят солому. Вот и сейчас огромный ворох лежит у ворот.

Притаившись у стены, будто при игре в прятки, долго сидим за сторожкой. Все тихо. Мать расстилает на снегу веревку, и мы быстро накладываем на нее хрустящие, приятно пахнущие охапки. Я подаю конец веревки, и мы изо всех сил затягиваем, чтобы как можно сильнее спрессовать вязанку. Я наваливаю ее матери на спину, и мы чуть не бежим к дому.

Утром меня будит вкусный запах лепешек, которые мать печет из подмерзшей картошки, перемешанной с мукой. Маленькими кучками экономно бросает в печь солому. И постепенно наша избушка наполняется благодатным теплом.

Вдруг дверь распахнулась, и в клубах морозного пара к нам ввалился объездчик. Звали его Яковом. Мы, мальчишки, очень боялись этого человека. Летом он часто сек нас кнутом, когда мы ходили в поле собирать после уборки колоски.

— А ну, говори, откуда солома? – грозно подступился к матери Яков. – И не вздумай отпираться. След от конюшни ведет прямо к твоей хате. За такие дела, знаешь, недолго и на казенные харчи отправить.

— Отправляй! – вдруг, обозлившись, кричит мать на объездчика. – А этого ты будешь кормить? – указывает она на меня.

Я со страхом вслушиваюсь в их перепалку. Вдруг мать и  вправду заберут в тюрьму. Но все кончается миром. Мать ставит на стол стакан самогона, и лицо Якова сразу добреет. После выпивки глаза у него становятся красными, он часто моргает ими.

— Ладно, — говорит на прощание матери. – Ты бери солому. Только поаккуратнее. Да не оставляй следов. Ты, — указывает он на меня толстым пальцем, — иди следом за матерью и заметай следы.

— Вот мы с тобой, сынок, выходит, стали нехорошими людьми, — горько вздохнула мать после ухода Якова. – Ну, ничего. Господь простит. Не из жадности берем, а по нужде. А за такое греха больше не будет.

С тех пор мы каждую ночь стали ходить за соломой. Мать шла вперед, я  аккуратно следом за ней подбирал упавшие пучки.

Увы, не прибавилось нам радости от этой соломы. Повадился Яков ходить и пить самогон. При этом вёл себя нахально и развязно. Самогон мать понемножку тайком делала из свёклы, в погребе её пока есть маленькая кучонка. Денег в селе ни у кого нет  и самогон их заменяет.

— И когда только нахлебается, — возмущалась мать. – Скорее бы весна. Где же столько самогона- то набраться – свеклы в погребе не хватит. Вишь, какую харю-то наел!.. Был бы твой отец жив, он бы этого Якова…

Наконец кончилась трудная зима.

Тысячи вдов по всей стране спасали от голода и холода своих детей. Спасали с верой в счастливую жизнь. И спасли.

 

НЕСОСТОЯВШАЯСЯ ФОТОСЪЁМКА

Рассказ

 

Этого старика я как-то неожиданно увидел на площади в районном центре. Здесь всегда многолюдно. Но и в этом многолюдье его фигура выделялась.

Одет он был в простенький дешёвый костюм, которые носят теперь старые малоимущие люди. Чисто выбритое лицо слегка бледно, как и у большинства пожилых людей. Но в глаза, прежде всего, бросалось не это.  Дело в том, что старик опирался на два костыля, а одна нога была деревянной. Таких деревяшек я, признаться, давно не видел.

Старик внимательно вглядывался в лицо прохожих. И взгляд его серых, тускнеющих от старости глаз, был добр и излучал какой-то обнадёживающий свет.

Я стал часто видеть этого старика. Его неординарная фигура не давала мне покоя. По всей видимости, он фронтовик. Ногу, наверное, оторвало миной или снарядом.

У меня созрела мысль сфотографировать этого человека. На деревянной ноге, с двумя костылями, обязательно с орденом Красной звезды. А орден наверняка у него должен быть.  «Ветеран второй мировой» — такова будет подпись под фотографией.

Мне уже представлялось, как мой удачный снимок напечатают в журнале «Советское фото», а затем он пойдёт «гулять» по всем остальным журналам и газетам. Может быть, даже и зарубежным.

Прошло несколько дней, я всё обдумывал композицию снимка. Наконец, выпросил у товарища хороший фотоаппарат, обзавёлся надёжной высокочувствительной плёнкой. Оставалось только познакомиться со стариком, договорится о времени и месте нашей встречи.

Тут последовала длительная командировка, потом зарядили дожди. А после, сколько не выходил на площадь, сколько не всматривался в лица прохожих – старика не было. Я начал расспрашивать о нём, наводить справки. Но многие лишь пожимали плечами. Видеть, мол, видели, а кто он – неизвестно.

Наконец мне далось узнать, что старик этот из пансионата ветеранов войны и труда. Спустя несколько дней состоялась моя поездка в то село, где располагался пансионат.

Директор узнал о цели моего приезда, взял из шкафа личное дело Тимофея Спиридоновича Ковалёва. Из шкатулки достал и орден Красной Звезды. Из личного дела стало ясно, что Тимофей Спиридонович на фронте был артиллеристом. Сражался на Курской дуге. Но тяжёлое ранение в ногу получил при форсировании Днепра.

— Родственников у него не осталось, — рассказывал директор. – Правда, он всё ищет. Говорит, что сын его пропал без вести во время войны, при эвакуации. Особенно почему-то в последнее время Тимофей Спиридонович всё надеется, что свои отыщутся. Вот почему так часто т ездит в райцентр. Думает, что может там увидит своего сына.

Я сказал директору, что хочу сфотографировать Тимофея Спиридоновича.

— Позавчера он почувствовал себя неважно, начал жаловаться на боли в сердце, и мы отправили его в больницу. Там вы и можете познакомиться.

С сожалением я покидал село. Фотосъемка моя вновь откладывалась до выздоровления ветерана. В тот же день я решил навестить Тимофея Спиридоновича в больнице. В приёмном покое мне не разрешили подняться на второй этаж, в палату.

— Вы кем ему доводитесь?  — спросила дежурная. – Cыном?

Мне ничего не оставалось, как утвердительно кивнуть головой. Дежурная сняла телефонную трубку.

— К Ковалёву сын приехал, — сказала она. Положив трубку, предложила мне подняться на второй этаж в кабинет хирурга.

Молодой врач усадил меня в кресло, сел рядом со мной  и после длительного молчания, тяжело вздохнув, объявил:

— Умер Тимофей Спиридонович. Сами понимаете – возраст, фронт, ранение. В бреду он всё звал сына. Кажется, называл его по имени. Вас как зовут?

Я сказал.

— Ну, точно. Значит, он называл вас…

…

Возвращаясь из больницы, я думал о судьбе этого человека. По возрасту я как раз годился старику в сыновья. У него пропал сын, а у меня пропал без вести отец на фронте. Нам не хватило всего нескольких дней, чтобы встретиться. А может, старик и не искал своего сына?

Таким человеком мог оказаться я.

Увы, нам частенько не хватает времени для наших стариков: матерей, отцов. Они живут в каком-то своём, только им понятном мирке. Не жалуются, не суетятся. И смотрят, смотрят на нас молодых или людей среднего возраста, стараясьпонять, и нередко, кажется, тщетно…

 

ххх

 

Анатолий ТОКАРЕВ______________________________________

ОБ АВТОРЕ. Анатолий  Егорович Токарев родился в селе Рамонье Аннинского района. В школьные годы складно писал сочинения, хорошо рисовал.. В начале 1970-х годов его, как активного юнкора, а потом и селькора, пригласили на штатную работу в редакцию районной газеты «Ленинец»». В должности корреспондента Токарев в погожую пору в командировки отправлялся на собственном мотоцикле и объездил на нём практически весь район. К большому сожалению, молодой человек, с виду крепкий, с ранних лет был не здоров, болезнь прогрессировала и он умер, что называется, в расцвете лет.

 

УЗНИК НОМЕР 328

Рассказ 

 

Моросил осенний дождь. Военнопленные возвращались в бараки из карьера, куда гитлеровцы ежедневно гоняли их на работу. Медленно двигалась колонна под охраной конвоя и овчарок. Дорога была вся в колдобинах. Пленные то и дело спотыкались и падали в воронки  от бомб, заполненные грязной водой. Обойти их нельзя: собаки  и конвоиры не давали ступить в сторону ни шагу.

Хотя и шёл дождь, у ворот лагеря собралось много любопытных. Среди них были и дети из семей охранников. В усталых,  изможденных людей летели камни и изредка куски черствого хлеба.

Вдруг в небе послышался гул самолётов.

-Шнель! Бистро!- заорали конвоиры.

-Американские, — сказал высокий пленный шагавшему рядом с ним товарищу, когда из-за туч показались бомбардировщики.

-Им всё равно кого бомбить.

Свист бомб, затем грохот потряс землю. Когда самолёты стали заходить по второму кругу, пленные неожиданно услышали детский плачь. Фашистские солдаты лежали ничком в грязи. А  метрах в тридцати от них бежал, спотыкаясь о кочки, ребёнок.

-Убьют же…

Вдруг из колонны пленных поднялся один и рванул наперерез мальчишке.

-Куда? Застрелят! – раздались тревожные голоса вслед.

Но смельчак ничего не слышал. В несколько прыжков оказался он возле мальчика и, обняв его, грохнулся на землю.

-Трусливые гады! – ругался пленный, кивая на гитлеровцев.

— Под носом гибнет ребёнок, а они спокойно лежат. Мерзавцы!

Наконец налёт кончился. Медленно поднимались люди из воды и грязи. Мальчик что-то бормотал по-немецки, указывая вверх. Чей это ребёнок? Никто не знал. Фашисты скалили зубы, кричали:

-Карашо, рус! Гут!

Колонна снова пришла в движение. Пленных стали пропускать в зону лагеря.

Зловеще чернела доска с надписью по-русски и по-немецки: «Военная зона. Стреляют без предупреждения!»

-Стой! Откуда мальчик, — бросился в колонну старший охранник. Стоявший рядом комендант лагеря, услышав эти слова, обернулся. Глаза его округлились:

-Ганс!- закричал он, протягивая руки к ребёнку. – Почему мой сын здесь?! В грязи? Откуда?!

Охранники наперебой стали рассказывать о случившемся.

-О! Рус!.. Молодец!.. – оскалившись, сказал фашист. – Не побоялся конвой и  много бомб.  Я буду тебя хорошо кормить. Вот возьми подарок! – Быстрым движением фашист сорвал с руки золотые часы и сунул военнопленному:

-За ребёнок. Ты спасаль!

Вдруг рука военнопленного взметнулась резко кверху. Ударившись о камни. часы брызнули желтыми осколками.

Жри сам, скотина!

Все оцепенели. Конвой приготовил оружие. Все ждали, что будет. С минуту комендант изумлённо глядел на решительную фигуру заключенного. Затем потянулся к кобуре.

— Фатер! – закричал мальчик, хватая за рукав отца. Комендант закрыл кобуру, затем тяжело пошёл к машине.

Прошёл месяц голодной, холодный и  тревожной лагерной жизни. Однажды утром в лагере объявили тревогу. Ночью бежало тридцать шесть заключённых. На второй день некоторых поймали. Среди них тот, которого комендант пытался наградить часами. Он числился в лагере под №328. Перед строем  узников комендант, взбешённый дерзким побегом, собственноручно застрелил трёх узников.

-А этот, номер 328,буджет другой конец, — пролаял комендант.

Фашисты приковали пленного за левую руку к столбу, а рядом на ящик положили хлеб, колбасу, поставили воду.

— Пусть рус видеть свобода! – орал, показывая гнилые зубы, комендант.  – Пусть не кушайт двенадцать дней, а после повешайт!

Русский солдат стоял, высоко подняв голову, не притрагиваясь к пище. Иногда возле него собиралась ватага мальчишек. Молча смотрели они на гордого человека, который грустно улыбался белокурому Гансу.

Прошло четыре дня. И снова в лагере тревога: военнопленный, которого приковали к столбу, бежал. Фашисты метались по лагерю, кричали, ругались. Приехал комендант. Подошёл к столбу и, вытаращив глаза, попятился назад: на цепи висела окровавленная кисть руки. Вдруг фашист втянул голову в плечи: взглядом он впился в топор у столба, обычно лежавший в комендантском доме на кухне.

— Майн Кинд?! – прошипел он. Поднял топор и, спотыкаясь побежал к машине…

 

ххх

 

Александр ПАСТУХОВ____________________________________

ОБ АВТОРЕ. Александр Владимирович Пастухов получил разностороннее образование — окончил Белгородский институт торговли и Воронежский институт экономики и права. В 2013 году молодой человек решил попробовать свои силы на поприще журналистики. Он начал работать в редакции газеты «Аннинские вести» сначала фотокорреспондентом, а потом его переревели на должность обозревателя. Перу Александра принадлежит ряд интересных публикаций, посвящённых 75-летию Победы. Это, в частности, очерки и зарисовки, записи воспоминаний свидетелей и участников сурового времени – ветеранов Великой Отечественной.

 

ПРО АННУ ИЗ АННЫ

Очерк

 

Анна Курзанова  родом из аннинского села Новый Курлак. В семье было четверо детей. Как и большинство семей в то время жили вместе с родителями мужа. Семья была дружная, работящая. Дедушка Анны работал скотником у князя Барятинского. Работником он был  трудолюбивым, умелым. Ему поручали самые сложные задания. За  добросовестный труд князь наградил его несколькими десятинами земли. Работа на своей земле ладилась, семья стала жить лучше. Мужчины работали в поле, женщины трудились в доме.

Семья распалась во время репрессий. Родители считались зажиточными, потому что у них был большой дом, крытый железом. Во время  введения продналога отец получил большое задание. Чтобы его выполнить, надо было отдать все. Родитель не мог этого сделать, так как тогда семья погибла бы от голода. Его признали саботажником, осудили по печально известной 58-й статье УК РСФСР с конфискацией имущества и отправили в ссылку. Отец отбывал наказание в Котласе. Когда мать с братом поехали к нему на свидание, то на одной из станций брат пропал,  о его судьбе мы так и не узнали, а я и две сестры выжили.

…После возвращения из ссылки отец  прожил меньше года. Ссылка подкосила его здоровье. А мать умерла раньше, не дождавшись мужа. Когда она заболела, то ей требовалась хирургическая помощь, оказать которую было некому. Сестры остались сиротами.   Дом их разобрали, а из кирпича построили школу. Сад вырубили. Уже в наше время Анна была признана пострадавшей от политических репрессий.

— До войны я училась в техникуме по специальности инструктор-организатор политработы на селе, -вспоминает Анна Петровна.- В основном, учились ребята, девчонок было меньшинство. Оставалось учиться меньше года, но 22 июня 1941 года началась война. Сразу же объявили мобилизацию и всех ребят забрали. Остались одни девчонки, поэтому нас объединили с техникумом города Обоянь Курской области. 1 сентября 1941 года надо было приступить к учебе, но накануне начала учебного года  начались бомбежки города, и продолжить учебу я не смогла. Вспоминается народный патриотизм того времени. В военкоматах стояли очереди из добровольцев, многие из которых были несовершеннолетними.

В ноябре 1942года девушка была мобилизована на строительство военных рубежей. В селе Старая Тойда вдоль реки Тойда  копали окопы, блиндажи, траншеи. Здесь проходила четвертая линия обороны Москвы. В это время фронт находился в 100 км от Анны, а в Анне располагался штаб генерала Ватутина. Молодые девчата и подростки работали по 10 дней, потом их меняли другие.

— У меня родителей не было, -вспоминает Анна, -я жила у тети, которая меня приютила, поэтому я не поехала домой, а осталась на следующую десятидневку. Меня заметил командир и  предложил написать свою биографию, чтобы узнать мою грамотность. Вскоре меня  перевели на работу помощника командира строительства укреплений. Спустя некоторое время командир подразделения предложил вступить в ряды Красной Армии, я согласилась,  это был ноябрь 1942 года. С этой частью я была до конца войны.   Саперные войска, в которых я служила, занимались строительством мостов,   наведением переправ,  минированием и разминированием.

Воевала Анна Петровна в составе Воронежского фронта, который затем был преобразован в Степной, позже в 1-й Украинский, а в конце войны это была Центральная группа войск. В самом конце войны бойцов направили в Австрию, где Анна  и встретила Победу.

— Особо значимыми событиями войны для меня были участие в Курской битве и форсирование Днепра, -рассказывает 95-летняя участница войны. — Воды этой реки были красными от крови. Надо сказать, что далеко не все бойцы умели плавать, поэтому шансов преодолеть водное препятствие у них  было очень мало.

Анна Петровна вспоминает бомбежку на станции Валуйки Курской области. От прямого попадания фугаса на территории станции загорелся паровоз и первые вагоны.Состав перевозил боеприпасы и военную технику к новому месту дислокации, надо было срочно   растаскивать вагоны, чтобы не дать пламени перекинуться дальше. Толкать вагоны бойцам пришлось вручную. Прямо среди бушующего пламени. В любой момент могли взорваться боеприпасы, перевозимые в вагонах. У Анны тогда обгорело лицо. За героизм, проявленный при спасение военной техники она была награждена медалью «За отвагу».

Вот строчки из наградного листа: «Курзанова Анна Петровна первой явилась на место горящего состава с боеприпасами и горючим и вместе со всеми бойцами-мужчинами участвовала в растаскивании вагонов. В этой боевой обстановке она проявила мужество и храбрость, с риском для жизни производила растаскивание вагонов в наиболее угрожающих участках, тем самым личным примером комсорга мобилизовала всех бойцов на ликвидацию пожара. За проявленное мужество достойна представлению к награде медалью «За отвагу».

В обязанности Анны Курзановой входило изготовление чертежей. Когда она заканчивала чертежи, то продолжала работать ночью с рацией — дословно записывала информацию Совинформбюро. А ещё в своёй части Анна была комсоргом. Во время войны была принята в партию.

После войны рядовая военно-строительного отряда 161 Анна Курзановастала жить в Анне, куда приехала к тете,  сестре отца. Райком партии направил молодого коммуниста в систему торговли. Поступила на заочное обучение в кооперативный техникум по специальности бухучет. Закончила его с отличием. Одно время была директором общепита, работала в заготконторе, главным бухгалтером промкомбината.

Анна Петровна вспоминает первый праздник Победы, который прошел в Анне в 1946 году. Митинг состоялся в центральном парке. К этому дню его убрали и украсили праздничными плакатами. Утром в парк  стали прибывать колонны демонстрантов. Впереди шли участники войны, передовики производства и сельского хозяйства, спортсмены и школьники. Внимание привлекали колонны школьников, одетых в пионерскую форму, с галстуками и нагрудными значками. Они маршировали под звуки барабанов, с речёвками и песнями. На месте проведения митинга школьники выпустили в небо белых голубей как символ мира и дань памяти павших.

После войны пришлось много трудиться. Помимо основной работы приходилось заниматься общественной деятельностью. Даже со своим мужем, участником войны гвардейцем Василием Бузиным, познакомилась на избирательном участке. Оба оказались членами избирательной комиссии. Муж работал начальником метеостанции. Сначала жили в помещении станции, где была отделена половина домика, а потом построили свой дом.

Один за другим родились два сына. Старший Валерий закончил Аннинскую школу №2 с медалью, потом  математический факультет ВГУ, защитил диссертацию. Преподаёт математику в Липецком университете. Младший  Евгений-строитель. И все они гордятся военным прошлым своей бабушки.

 

ххх

 

Дмитрий КОЛЕСНИКОВ_________________________________________________________________________

ОБ АВТОРЕ.  Дмитрий Николаевич Колесников родился и вырос в воронежской глубинке. В школьные годы  увлёкся фотографией. Некоторые снимки отправлял в редакцию Каменской районной газеты «Светлый путь». Их охотно печатали. Увлечение определило выбор профессии. Дмитрия пригласили работать фотокорреспондентом в районке. Впоследствии он окончил заочный факультет фотожурналистики при фотоцентре Союза журналистов России.  Газетным репортером Колесников проработал более четверти века в трёх редакциях.  Дольше всего —  полтора десятка лет — в газете «Аннинские вести». Он, член Союза журналистов, не только снимал, но и писал. Один из его рассказов предлагается вниманию читателей.

 

УДАЧНОЕ РАЗМИНИРОВАНИЕ

Быль

 

Про этот необычный эпизод из фронтовой жизни поведал мне ветеран Великой Отечественной войны  Михаил Андреевич Кривозубов,  житель поселка Кушлево Аннинского района.

… Дело было в Эстонии в конце лета 1944-го. Противник отступал, но при случае цеплялся за каждую удобную позицию. И вот в одном местечке врагу удалось на несколько дней укрепиться.

Образовался фронт с нечеткими границами и довольно широкой нейтральной полосой. Наши окопались в березняке, а немцы за бугром, покрытым сосновым лесом. В низине, под горкой, протекала маленькая речушка с чудом уцелевшим мостом. В сосняке на косогоре виднелся домик с хозяйственными постройками. Разведчики установили, что мостик заминирован. А в случае сигнала наступления он очень бы пригодился.

На задание по разминированию моста послали самых опытных: сержанта Кривозубова и еще одного сапера по фамилии Коробка.

Круглую противотанковую мину нашли в щели между  сваей и настилом моста. Внимательно разобравшись в хитросплетении проволочных растяжек, аккуратно обезвредили основной и два дополнительных детонатора.

Ещё раз, осмотрев мост и убедившись, что никаких взрывоопасных сюрпризов больше нет, саперы решили в оставшееся время сходить к домику, маячившему среди деревьев и манившему своей мирной белизной стен. Оба понимали, что рискуют, но очень хотелось курить, а они хорошо знали, что все здешние жители, кроме прочих сельскохозяйственных культур, выращивают табак.

Дом оказался заброшенным. Вероятно, с началом боевых действий жильцы ушли с опасного места.

По двору ходили беспризорные куры, а в длинном сарае и на его чердаке было полно куриных яиц. Сушеные листья табака (к великой радости саперов) висели тут под крышей.

В дальнем углу соломенной кровли сарая зияла огромная дыра. Отсюда был хороший обзор, как самого двора, так и русских позиций за рекой.

Солдаты с интересом рассматривали с высоты сарая дивный вид с речной излучиной. Вдруг до их слуха донесся приглушенный рокот мотора. Они ели успели спрятаться под крышей, как во двор, почти бесшумно вкатилась вражеская танкетка (были такие небольшие бронированные машины на вооружении у немцев – использовались в разведке). Из кабины вылез офицер с планшетом в руках. Разминая затекшие ноги, он деловито расстегнул планшет и достал карту. Водитель занялся осмотром двигателя, а в танкетке остался ещё один лениво дремлющий солдат с автоматом. По всему видно было, что место это у них давно насижено и приехали они сюда, как к себе домой. Наверное, вражеские разведчики имели здесь удобный наблюдательный пункт и часто им пользовались, а их уверенность в своей безопасности наводила на мысль, что они не одни и, вероятно, поблизости находятся другие гитлеровцы.

Невольно оказавшись в ловушке, бойцы затаились. Напряженное состояние усиливали слышавшиеся где-то за лесом звуки аккордеона, громкий хохот и грубый русский мат – там, в глубине вражеских позиций веселились пьяные не то власовцы, не то предатели-полицаи. Саперы лихорадочно думали, как отсюда выбраться: спускаться по лестнице не было смысла – танкетка стояла прямо напротив двери сарая, дыра в крыше тоже выходила во двор, и через нее выскользнуть незаметно практически невозможно.

Было ясно, что схватки не избежать, а у гитлеровцев наготове два «шмайсера» и «парабеллум» у офицера. Саперы хорошо понимали, что медлить нельзя: в любую минуту к прибывшим вражеским солдатам могут подкатить другие, и тогда живыми отсюда, пожалуй, не уйти.

Решили рвануть напролом, через дыру в крыше, вся надежда была на внезапность нападения. И сразу же придется обезвредить офицера, так как он может дать команду солдатам и быстро организовать сопротивление, а потому и представляет наибольшую опасность.

Молча переглянувшись с напарником, Михаил Кривозубов повел стволом в сторону гитлеровцев, дав понять, что он будет стрелять первым. Сержант, аккуратно прицелившись, дал короткую очередь. Офицер упал замертво, широко раскинув руки и выронив карту. И в этот же момент оба сапера спрыгнули с сарая на головы опешивших от ужаса фашистов. Быстро обезоружив противника и прихватив планшет с картой у убитого офицера, они поспешили смотаться со двора, но не одни, а в компании пленных гитлеровцев, да еще на их же танкетке.

Столь бесцеремонное устранение офицера так напугало вражеских солдат, что они и не помышляли о сопротивлении. Побелевший от страха водитель таращил широко раскрытые глаза на сержанта, отдававшего ему команды на непонятном языке, воспринимая лишь жесты и угрозы. Второй, не менее перепуганный солдат, сидел с высоко поднятыми руками, озираясь на упершийся ему в спину вороненый ствол ППШ.

По лесной дороге быстро съехали с горки к разминированному мосту, а вот уже и свои позиции.

Наши бойцы были очень удивлены появлением перед их окопами бронированной машины. Но, увидев бегущего впереди знакомого сапера и лихо восседающего на броне сержанта, не открыли огонь.

…Планшет и карту с пленными немцами отдали разведчикам, а танкетку отогнали в штаб полка.

Подвиг саперов оценили по достоинству – оба получили награды.

Так у сержанта Кривозубова рядом с уже имевшейся медалью «За отвагу» засиял на груди орден Славы III степени.

 

ххх

 

Лариса АКСЁНОВА_______________________________________

ОБ АВТОРЕ.  Лариса Иванова Аксёнова родилась в  селе Березовка Аннинского района Воронежской области. Окончила Воронежский государственный педагогический институт. Работает на родине учителем русского языка и литературы. Школа носит имя уроженца села, Героя Советского Союза Герасима Архиповича Рубцова.С большим интересом занимается краеведением и привлекает к этому делу учеников. Инициатор переиздания стихотворного сборника «Жаворонок в поднебесье» своего земляка-поэта  Арсения Кузнецова и увековечивания его памяти. Публиковалась в книге «Островки памяти и надежды», постоянный автор журнала «Битюгъ».

 

ГВАРДЕЕЦ  АНДРЕЙ КОНДАУРОВ

Слово о деде

 

Ежегодно 9 мая жители  Берёзовки участвуют в Международной общественной акции «Бессмертный полк». Дети и взрослые в праздничной колонне с фотопортретами своих родных, участников войны, движутся по центральной улице села к  мемориалу Славы. Вместе со всеми в этой колонне я несу портрет своего деда, Кондаурова Андрея Ивановича. И каждый раз мне кажется, что это он ведёт меня за руку на праздник. Мне было девять лет, когда он умер, но я очень хорошо его помню.

Родился Андрей Иванович в многодетной крестьянской семье в селе Борщевые Пески Щученской волости Бобровского уезда Воронежской губернии. Его родители были трудолюбивыми и верующими людьми. Эти качества они привили своим детям. В их семье было запрещено произносить нецензурные слова. От деда Андрея никто и никогда не слышал грубого слова. Самое  «ругательное» слово у него было – «враг». Если уж сильно сердился на кого-то, то говорил: «Что ж ты, враг, делаешь?!». Своих детей и внуков никогда не наказывал, воспитывал добрым словом. Был скромным и справедливым человеком.

Андрей Иванович родился в 1901 году на Покров, то есть 14 октября. День рождения с женой Прасковьей Михайловной (в девичестве Лариной) отмечали в один день — она родилась на это же число годом позже. Будучи уже стариком  Андрей говорил жене: «Мы с тобой, Прасковья, появились на свет под святым Покровом Божьей Матери. Она нас и наших детей защитила от смерти в голодные годы, когда лебеду ели, и на фронте от пули меня сберегла».

К началу войны в семье Андрея и Прасковьи Кондауровых было семеро детей: сын Михаил и шесть дочерей. Андрей Иванович, как и многие его односельчане, ушел на фронт защищать Родину, свой дом, любимую семью. В военном билете ефрейтора Кондаурова Андрея Ивановича значится запись, что призван он был по мобилизации  28 сентября 1941 года.

Гвардии красноармеец Андрей Иванович Кондауров воевал в составе 35-ой гвардейской пушечной артиллерийской Новгородской ордена Суворова бригады на Волховском, Ленинградском, 3-м Прибалтийском и 3-м Украинском фронтах. Был участником боев за освобождение столицы Австрии —  Вены, участником разгрома танковой группы немцев под Будапештом, участвовал в боях на территории Чехословакии. В 1943-м форсировал Днепр. Вот как он об этом рассказывал своим уже взрослым детям: «Осенью 1943 года шли бои на Днепре. Наши войска стремились удержать захваченные плацдармы, немцы – сбросить наших солдат в Днепр. Мы, артиллеристы, продвигались скрытно, по ночам, чтобы противник ничего не мог заподозрить. Дороги были разбиты. Грязь, слякоть. Пушки тянули на лошадях, а когда лошади выбивались из сил, то «впрягались» сами тащили орудия на себе. Днепр тоже форсировали ночью. Стоя по пояс в ледяной воде, грузили на самодельные плоты и лодки орудия, боеприпасы. Удерживали нагруженные плоты, чтобы они не перевернулись или не унесло их течением. Не один час приходилось стоять в ледяной воде, но никто не роптал, все понимали, что назад дороги нет. Приказ командования мы выполнили, не отступили».

Дед Андрей в жизни был немногословным, скромным человеком, но в бою никогда не трусил. Об этом говорит запись в его наградном листе: «Гвардии красноармеец Кондауров Андрей Иванович за период наступательных боев неоднократно выполнял боевые задания, рисковал своей жизнью и всегда добивался отличных результатов. Личным примером увлекал за собой своих товарищей на лучшее выполнение поставленных задач». Да, дед отличался храбростью и отвагой, о чем свидетельствуют его награды и благодарности, объявленные Приказом Верховного Главнокомандующего Маршала Советского Союза И.В. Сталина.

Андрей Иванович дошел до Будапешта, не имея ни одного ранения. Лишь в одном из боев он получил контузию. Попал в госпиталь. Из госпиталя – опять на фронт. После контузии у него исчезло обоняние — до конца своей жизни он не чувствовал запахи. Особенно расстраивался, когда уже после войны, заготавливая с женой корм для коровы, не мог насладиться с детства знакомым и родным запахом свежескошенного сена.

Прасковья ездила на фронт к Андрею. А дело было так. В село  пришло письмо на имя Кондауровой П.М., в котором сообщалось: «Ваш муж находится в госпитале, в бою потерял ноги, если сможете, то приезжайте и заберите его домой».

Страшно было читать эти строчки. Как пережить такое горе?! И как жить дальше? А жить надо. Прасковья, выросшая без матери (её мать Надежда умерла от тифа, когда Прасковья была ещё ребенком), хорошо понимала, что ей никак нельзя паниковать, что надо собрать всю свою волю в кулак и жить дальше, поднимать детей. Не хотела ехать, боялась, но старшие дети такой крик подняли: «Привези папу, пусть без ног, без рук, только привези его домой».

Дети очень любили отца.

Вытерла Прасковья слезы, собрала узелок в дорогу и поехала в госпиталь. Добиралась поездом. Кругом бомбежка, взрывы. Понимала, что и сама могла погибнуть в дороге, оставив детей сиротами. Когда прибыла в госпиталь, военврач подвел ее к кровати изувеченного солдата. Она, увидев раненого, поняла, что это не ее Андрей. Произошла ошибка. Позже выяснилось, что письмо было адресовано не Прасковье, а её однофамилице Пелагее. Вот такое пришлось пережить Прасковье.

С Андреем Прасковья все-таки повидалась. Его часть находилась в нескольких километрах от военного госпиталя. Прасковья Михайловна была женщиной хотя и неграмотной, но  отчаянной, настойчивой. Добилась, чтобы ей, многодетной матери, разрешили увидеться с мужем.

Вернулся Андрей Иванович с войны на несколько дней раньше своих боевых товарищей, потому что было распоряжение Верховного  Главнокомандующего:    многодетных отцов отправлять с фронта домой. Бои  близились к завершению, и уже было понятно, кто одержал победу в этой ужасной войне.

Гвардии красноармеецКондауров Андрей Иванович за боевые заслуги награжден медалями «За взятие Вены» и «За победу над Германией в Великой Отечественной Войне 1941-1945 гг.». 2 мая 1945 года он был награжден медалью «За Отвагу» и удостоен чести сфотографироваться у Красного Знамени.ДедАндрей, рассказывая о войне,никогда не хвастался своими подвигами, а когда вспоминал погибших в бою товарищей, то у него начинали дрожать губы, он не мог дальше говорить и замолкал. Глаза наполнялись слезами. А о том, что сам живым с войны вернулся, говорил просто: «Господь уберег!».

Прошло время. В 1957 году Андрей Иванович Кондауров с супругой Прасковьей Михайловной и младшей дочкой Аней переехали в районный центр Анна. На улице Суворова срубили дубовый пятистенок, сложили большую русскую печь. Около дома посадили сад: вишню, яблони, красную смородину. В хозяйстве была корова Лыска, маленькая черная дворняжка по кличке Муха да куры. Перед домом через дорогу — колхозное поле, засеянное кукурузой; недалеко зеленый луг и пруд. Простор и раздолье вокруг. Живи да радуйся.

Однако война подорвала здоровье Андрея Ивановича: после продолжительной болезни 1 июня 1971 г. в 3 часа ночи он умер. Собака Муха (любимица деда Андрея) прибежала ночью к его сыну Михаилу, который жил на соседней улице, разбудила его своим громким лаем и привела к дому умершего отца (такая умница была!). Затем побежала на другую улицу за дочерью Марией, одним словом, «собрала» глубокой ночью детей и привела к смертному одру своего любимого хозяина. Могилка деда Андрея находится на Аннинском старом кладбище. На скромном памятнике фотография деда в военной форме. Каждую весну я прихожу на кладбище, чтобы сказать ему спасибо.

Низкий поклон всем, кто ковал Победу, кто сохранил для нас Родину, подарил нам возможность родиться и жить в свободной стране. Может быть, когда-нибудь, будет выпущена книга «Бессмертный полк» и рассказ о моём дедушке, как и многие другие, будет напечатан, и его обязательно прочтут мои внуки и правнуки. Это очень важно – сохранить память о поколении, прошедшем через суровые испытания Великой Отечественной войны. Сохранить и передать последующим поколениям, чтобы помнили, гордились, росли настоящими патриотами и берегли свою Отчизну.

 

 

 

 

 

 

Андрей Кондауров (стоит третий справа) с боевыми товарищами из 35-й гвардейской пушечной артиллерийской бригады. Начало мая 1945 г.

 

ххх

 

Людмила СКОПИНЦЕВА__________________________________________

ОБ АВТОРЕ. Людмила Николаевна Скопинцева родилась в киргизском селе Сретенка. Окончила факультет журналистики Воронежского госуниверситета. Вся её трудовая деятельность прошла в Аннинском районе. Почти сорок лет проработала корреспондентом,  обозревателем в редакции газеты «Аннинские вести». Три десятилетия подряд — член президиума райженсовета. Награждена двумя медалями Союза женщин России. Лауреат престижной журналистской премии «Золотое перо» Воронежского регионального отделения Союза журналистов. Автор многочисленных публикаций в местной печати по проблемам экономики, воспитания молодёжи, морали и нравственности, истории родного края.

 

СКВОЗЬ ПЕПЕЛ ПРОРАСТАЛИ ТРАВЫ

Рассказ фронтовой медсестры

 

… В январе 1945 года войска 1-го Украинского фронта вошли в древний польский городок Освенцим, стоящий на слиянии рек Вислы и Солы. Здесь находился самый крупный на территории Западной Европы нацистский концентрационный лагерь смерти Аушвиц-Биркенау. Вслед за боевыми частями на территории лагеря прибыли советские медики. Не только свидетелем, но непосредственным участником тех событий была жительница села Архангельское.

Едем в Архангельское. Улица Красная Дубровка, 52. Дверь дома открывает хозяйка, Мария Ильинична Сушкова. Приглашает в комнату, где на столе в чашках дымился чай и, волнуясь, на ходу начинает рассказывать:

— На войне я была санинструктором, медсестрой, повидала всякого, но Освенцим не могу забыть до сих пор…Отступая,  немцы увели с собой 58 тысяч лагерных заключенных Аушвица. К моменту освобождения в концлагере оставались 2819 человек, в том числе 180 детей. Все они были на грани полного истощения и их немедля доставили в наши военные госпитали.      Бойцы и мы, санинструкторы, каждый день в течении войны глядевшие в глаза смерти, попав на территорию Освенцима, оказались на грани нервного срыва.  Над входом в лагерь – чугунные буквы немецких слов: «Аrbеit macht frei», что означает «Работа делает свободным». Первая задача, которую тогда поставили перед нами, медиками, — искать среди мертвых живых. Потрясенные, мы увидели повсюду трупы, горы трупов. Одежда- грязное тряпье. Черные бараки до отказа набиты мёртвыми телами. Живые узники невидящими глазами смотрели в одну точку, — вспоминает фронтовичка. —  Девчата- медсестры кормили их, как больных, из ложечки. Многие боялись вида белых халатов, которые носили их палачи, и поэтому отказывались брать еду. Рядом с ними оставляли хлеб. Потом его находили в самых неожиданных местах- узники сушили и прятали хлеб впрок, все еще не веря, что никто не отнимет этот кусок. Они не знали наших имен. Не окликали – не было сил. Они только благодарно кивали и улыбались. В их тела начала возвращаться жизнь только весной, когда сквозь пепел начала прорастать трава.

— Память об этом до сих пор не дает мне уснуть по ночам, продолжала рассказывать Мария Ильиничнс. —   И еще- боль от того, что есть люди, которые предпочитают сегодня об этом не знать. Больше говорят о цунами, чем о войне. Чтобы наши дети, внуки и потомки не забыли, напоминаю отдельные факты. В Освенциме был 10-й блок, где женщин, облучая рентгеном, стерилизовали, делали их бесплодными. Подопытные узники умирали в страшных муках. В 21-м блоке у детей забирали всю кровь, чтобы потом переливать её раненым немецким солдатам. При немцах земля на 40 квадратных километрах лагерной территории была голой. Траву на ней съели узники. Только весной 1945 года здесь начала появляться зелень…

…. Освенцим стал одним из пунктов окончания войны для сержанта Сушковой. Ей выпала долгая фронтовая дорога: она прошла от Воронежа до Чехословакии. Помните в песне: «Пол-Европы прошагали, пол-Земли…» Это о ней, санинструкторе Сушковой.

Перед самой войной  Мария  закончила школу медсестер в Воронеже. Затем работала в Новосельской больнице. Человеческая боль не была для медсестры новостью. С нею приходилось встречаться на ежедневных дежурствах. Но то, что девушке пришлось увидеть на поле боя, трудно было представить заранее.

—  До сих пор помню,  как проходил первый бой,- говорит Мария Ильинична. – 24 января 1943 года наш полк получил приказ двигаться из района СХИ в сторону Дона. Мороз стоял тридцатиградусный. Наша пехота наступала, противник закрепился на правом берегу реки. Политрук дал команду продвигаться из линии обстрела. Я отстала. Меня под руки подхватили сибиряки Шишкин и Обенсов. Бежим, я стала задыхаться. Прошу ребят: отпустите на минутку. Передохну и догоню. Отпустили. Впереди завиднелся окоп. Они мне кричат: «Сестра, прыгай!»

Только затих крик, как тут же разорвалась мина. Шишкин ранен в обе ноги. Оказала ему помощь. У Обенсова перебита бедренная артерия. Умер на моих руках. Поставила винтовку с белым флажком, чтобы легче было найти. Чуть бой затих, взяла у минометчиков санки, стала подбирать раненых. Оказывать им помощь. Около двадцати человек укрыла в двух уцелевших домах колхоза «Красный партизан», а к ночи их отправили в медсанбат.

За этот бой санинструктор  Сушкова была награждена медалью «За отвагу».   Она перевязывала раненых под огнем, превозмогая страх и усталость. За всю войну она так и не привыкла к быстрому приходу смерти.

— Солдаты порой умирали в считанные минуты. Еще не сделана перевязка, а он уже навсегда затих, — говорит Мария Ильинична.

После таких смертей душа санинструктора становилась открытой раной. Ведь недаром говорят: «У войны – не женское лицо».

Раненые для нее были больными, потому-то и в её рассказе боль. А воспоминания каждой фразой обращены в день сегодняшний.   На вопрос, каким должен быть медик, Мария Ильинична, ответила:

-Великодушным. Воспринимать чужую боль как свою. На фронте о себе не думали. В каждом бою была одна задача: спасти жизнь товарищей. Мы выполняли свой долг,- вспоминает былое моя собеседница.

На железнодорожной станции Зорино она выносила из-под артобстрела бойцов первой стрелковой роты.  Крики людей тонули в грохоте разрывавшихся снарядов. До полусотни бойцов спасла в тот день Мария Ильинична.   Получив за это  орден Красной Звезды, девушка подумала о вступлении в партию. В июне 1944 года ее приняли в ряды ВКП (б).

В сорок пятом, вернувшись домой, почти сорок лет Сушкова проработает медсестрой в терапевтическом отделении Архангельской участковой больницы.

Однажды, на её дежурстве фронтовик, у которого открылись раны, в гневе сказал замешкавшейся 25-летней медсестре:

— Вас бы на фронт! Там девчата, спасая солдат под пулями, чудеса творили.

Мария Ильинична тогда вежливо промолчала. Тяжело вздохнула и шевельнулся в ее легких осколок,  полученный в тяжелом бою под Львовом.

…Их батальон прочесывал поля и леса Украины, очищая от бандеровцев. Враги в плен не сдавались. Знали, что пощады не будет. Бойцы шли цепочкой. Предатели отстреливались. Видя безнадежность обстановки, один из них рванул чеку гранаты. Одиннадцать осколков попало в спину и бедро санинструктора Сушковой. Один из них засел в легких. Сейчас его показывает рентгеновский снимок.

-Я к нему привыкла,- грустно замечает Мария Ильинична,- с годами он стал меньше беспокоить.

Мария Ильинична внимательно слушает вопросы. События прошедшей войны неотделимы для неё от сегодняшних дней. В них она видит наставление и урок на будущее. Чтоб война для нас стала историей, шестьдесят лет назад санинструктор  Сушкова честно выполнила долг солдата. В послевоенные годы растила сына. Юрий Иванович работал учителем. В его семье выросли три дочери. Внучки, пока родители были на работе, находились под присмотром бабушки. Она читала им сказки, пела песни, мелодии были из фронтового репертуара. Давно уже стали взрослыми внучки. Получили высшее образование, но по-прежнему, как и в детстве, приезжая в родительский дом, в первую очередь спешат в комнату бабушки, где получили первые житейские уроки. В День Победы слушают её воспоминания и вместе с ней поют «Огонек», любимую бабушкину песню…

 

ххх

 

Галина ШАТУНОВА_______________________________________________

ОБ АВТОРЕ. Галина Васильевна Шатунова родилась  в аннинском селе Островки. Окончила  Воронежский госпединститута. Была  секретарём  комитета ВЛКСМ  вуза, замдиректора школы, советником  областного  департамента образования, науки и молодежной политики. Член Союза журналистов России. Автор, редактор, составитель книг «Артек – мечта, сказка, счастье», «Артек в моем сердце навсегда», «Воронеж салютует Артеку», «Алые паруса Артека», «Дети и война», « Дети войны после Победы», «Зовут родные Островки», «Островки памяти и надежды», «Жаворонок в поднебесье», «Аннинское землячество в Воронеже», «Диалог поколений».Лауреат премии «Добронежец». Награждена Почетным знаком регионального правительства «Благодарность от земли Воронежской».

 

РОДНАЯ УЛИЦА МОЯ

Очерк

 

Я родилась спустя почти десятилетие после той Великой войны.  Ещё были живы и молоды фронтовики. Можно было по их рассказам составить представление о войне. Но мы, юные и бесшабашные, больше верили учебникам, чем очевидцам. В том нет нашей вины, нас так учили. И все-таки понимание того, что война – это горе, что война – это страшно, отпечаталось в нашей детской памяти навечно.

Река Токай, делясь на рукава, образует острова (отсюда и название села – Островки), на одном из которых расположились двадцать домов Заречной улицы. На этой улице я выросла. Вся трагедия войны, во всей ее многоликости и многомерности, живет на Заречной. Войну можно изучать по судьбам жителей одной только нашей улицы.

На Заречной жили в большинстве своем женщины. Они носили тёмные одежды и чёрные, изредка белые, платочки на голове. Долгое время я считала, что все женщины старше сорока лет – старушки, и должны одеваться именно так. Это мои впечатления и воспоминания детства.

В доме первом жила тетка Поляха. Наверное, ее звали Полина. Но по-уличному ее называли именно так. У нее не было ни детей, ни мужа. Ее муж, погибший на войне, был братом Героя Советского Союза. Она сажала подсолнухи. Продавала семечки. На то жила. Частенько выпивала. Горе сидело в ней, и она не могла с ним смириться.

Во втором доме жила моя прабабушка Токарева Евдокия Васильевна. По-уличному Василиха. У нее было пятеро детей: две дочери, старшая из которых, Анна,  была моей бабушкой по отцу. Три ее сына — Павел, Иван и Михаил были на войне. Все вернулись живыми и здоровыми. Иван был полковником госбезопасности. Служил после войны в Германии. Михаил, майор, воевал и в Германии, и на Дальнем Востоке с японцами. Бабушка была суровой, строгой, с достоинством. Её все побаивались. Наша семья некоторое время жила с ней, в ее землянке. Рядом отец строил наш дом.

Третий дом был бабушки Севастьянихи. Это была саманная землянка, крытая соломой. В доме всегда было чисто и пусто. Мы,  дети, ходили к ней за конфетами. Она доставала из кармана фартука конфетки-подушечки и угощала нас. У неё тоже никого не было. Говорят, что семья была зажиточной, за это репрессировали.

В пятом доме жил брат моего прадеда Токарева Алексея Ильича — Левон Ильич, отменный столяр. Он не воевал по возрасту. Они с женой Евдокией жили тихо. Всегда привечали нас. Помогали моему отцу строить дом.

В доме напротив проживал Рыльков Иван Иванович. Он фронтовик, воевал. Мужики его уважали. У него были золотые руки и крепкое хозяйство. Но его никогда не приглашали на праздники, на митинги, на возложение венков. Почему-то на его дом не прибивали фанерную красную звезду ко Дню Победы, и к нему не приходили с помощью пионеры-тимуровцы. Его жена,  тетка Анярка,  всегда была грустна. Много лет спустя я узнала, что ее муж был в фашистском плену.

Рыльков Петр Иванович – сын Ивана, вернулся с войны инвалидом, на ноге был свищ. В бане он развязывал рану, и все мужики видели эту страшную метку войны. Ходил с костылем. Рана зажила через тридцать лет, в 1975 году, когда ему сделали успешную операцию в Волгоградском госпитале.

В следующем доме жила бабушка Аленка, по – уличному Бутусиха. Ее муж не пришел с войны. Она одна воспитывала много детей. Один из её сыновей, Александр, с семьей до сих пор живет на нашей улице.

Далее стоял дом деда Мороза. Не знаю его настоящей фамилии. Он был стар, не был на войне. Вёл свое хозяйство, косил сено, сажал огород. Тем и жил. Всё как у всех. Ни в каких шумных событиях не был замечен. Жил один. Думаю, что причиной его одиночества тоже явилась война.

Рядом жила тетя Саня. Она воспитывала сироту – девочку Шурочку, на улице ее звали Шурёшкой. Тетя Саня умерла от рака.

Напротив стоял пустой дом. Сквозь стекло окон было видно, что он абсолютно пуст. В нём не было ни мебели, ни посуды – ничего. Но нам, девчонкам и мальчишкам, игравшим в войну с деревянными саблями, автоматами и самолетами, никогда не приходило в голову, чтобы побить стекла или совершить еще какую каверзу с этим ничьим домом.

На краю улицы жили две старые девы Мироновы, так и не вышедшие замуж. Женихи полегли на фронте. Миллионы мужчин сгорели в страшном горниле войны. Создавать семьи было просто не с кем. Это тоже война!

Напротив обосновалась семья Овчинниковых. Дед — Губанов Петр не был призван на войну. Имел ручную крупорушку. К нему ходили делать рушанку из разного зерна, которую потом парили и получали кашу. Эта семья никогда не голодала. Его сыновья Александр и Николай дружили с моим отцом. Мы с ними немного родня по тетке Серафиме Журавлихе.

Рядышком в саду стоял домик Немой – портнихи, которая умело шила любую одежду. Все пользовались ее услугами. Этого дома сейчас нет.

На самом берегу реки в маленьком домике в одну комнату жил инвалид с деревянным протезом вместо ноги. Его звали Крёха. Он жил с женой Марией. Детей у них не было. Оба часто выпивали.

Самый большой дом с огромным садом, с гаражом под «Волгу», с персональным гектаром под луг, был у Героя Советского Союза Хорошилова Семена Ивановича. Он дошел до Берлина. После войны его выбрали председателем нашего колхоза «Ленинский путь».

При нём колхоз креп и развивался. В колхозе было 4 молочно-товарных фермы, птицеферма, свиноферма, овцеферма, пасека, сады, 5 тракторных отрядов. На территории колхоза было 4 школы, 3 клуба. Почти все, чем был богат колхоз, построили при Семене Ивановиче. В Островках была построена новая средняя школа с интернатом, которую я заканчивала. В селе были баня, почта, сберкасса, детские ясли-сад, 4 магазина, медпункт, двухэтажное правление колхоза, дом культуры, библиотека, котельная, общежитие для сельско-хозяйственных рабочих, столовая, мастерская по ремонту техники и многое другое. Сейчас это – мир, унесенный ветром. По существу, остались только школа и дом культуры. Семен Иванович правил твердой рукой, как на фронте. Награжден, как председатель колхоза, орденом Ленина. Его и сейчас вспоминают добрым словом, как оплот былого благополучия.

Он первым начал строить себе двухэтажный дом, но райком партии вовремя поправил – не возносись высоко!

У него первого на селе появился телевизор. Мы всей улицей помогали ему ставить высокую деревянную антенну. Мужики держали ее на растяжках. В нашей долине долго не ловился телесигнал.

Был Семен Иванович шумным, конфликтным, но конструктивным и доступным для всех человеком. Будучи уже пенсионером, собирал у себя по вечерам или по праздникам соседей. Смотрели телевизор, играли в карты, чаще – в лото. Он не мог без общества. И общество платило ему уважением и любовью.

Пятеро его детей разъехались. Дом рушится. А мог бы стать Домом-музеем.

На другой стороне улицы стоял дом моего деда Токарева Афанасия Ивановича. Он ушел на фронт в первые дни войны. У моего деда Афанасия Ивановича было четыре брата: Иван, Николай, Алексей,  Михаил. Все ушли на фронт. Вернулся один Николай. Такую страшную дань взяла эта война с нашей семьи.

Жена Афанасия Ивановича, моя бабушка Анна Алексеевна, осталась одна с четырьмя детьми: Василий, мой отец, Мария, Клавдия и Люба.  Бабушка болела бронхиальной астмой, работать не могла. Кормильцем в семье стал мой отец. В 1941 году ему было двенадцать лет. Он работал наравне со взрослыми женщинами и мужчинами, не призванными в действующую армию. В семье была корова. Содержать ее было трудно. Заготовка кормов требовала много сил. Но без коровы — не выжили бы. Бабушка Анна Алексеевна умерла в 1952 году в возрасте 47 лет.

Десятилетнюю Любу забрали в детский дом. Она воспитывалась в нём до совершеннолетия. Потом её направили в Подмосковье на ткацкое производство, там она получила государственную квартиру и проработала всю жизнь до пенсии. Мария уехала на целину. Клавдия закончила педучилище, стала воспитателем детского сада. Все трое вышли замуж за мужчин, имевших прежде семьи. Мой отец не закончил даже школу-восьмилетку. Он работал. Сначала кормил семью своего отца, потом свою. Государство помогало разными способами семьям ветеранов, оставшимся в живых. А вот семьи погибших как бы оставались за скобками.

В 1954 году Василий Афанасьевич женился на моей маме Логуновой Раисе Егоровне. Один за другим у них родились пятеро детей: Галина, Татьяна , Александр, Юрий, Владимир. Жили, как все в деревне, очень скромно. Родители трудились от зари до зари. Дом строили на пустом месте. Все родственники и со стороны деда Афанасия, и со стороны бабушки Анны помогали моему отцу. В родне его звали ласково – Васятка.

Токарев Иван Алексеевич, дядя моего отца, приезжал каждое лето к своей матери Евдокии на родину – в Островки. Он прибывал в военной форме, на автомобиле «Победа». Все ждали его приезда, как праздника. Он не входил в дом, пока моя мама не снимет со стены иконы. Мама шла на компромисс, торопясь, снимала образа, заворачивала в расшитые полотенца и прятала их на печку. Готовилось праздничное угощение: жарились на одной сковороде картошка, а на другой — яичница с салом. Подавались хлеб, огурцы, помидоры, лук, сало, яблоки. Вот и все угощенье. Нам, детям, за столом и при разговорах старших присутствовать не полагалось. Нас звали, когда тетя Шура, жена Ивана, раздавала подарки и гостинцы. Они всегда привозили для нас обувь, одежду, отрезы тканей. Я думаю, что Иван давал моему отцу деньги на строительство дома. Иначе дом бы не построили.

Отец положил на строительство нашего дома все здоровье. Он умер в 1983 году возрасте 54 лет. Его смерть была для меня потрясением. До этого мы не хоронили близких. Когда он лежал в гробу, я не видела ничего, кроме его натруженных рук. Мама одела его в красивый дорогой костюм, такой, что при жизни ему носить не довелось.

Точно так, как Иван, поступали и Михаил Алексеевич Токарев, живший в Семилуках, и его сестра Александра Алексеевна Еремеева из Керчи. Везли всё: одежду, обувь, цемент, кирпич, стекло, железо. Из Керчи однажды привезли оцинкованные корыта, чтобы мой отец смог докрыть ими крышу дома. Видимо, все они чувствовали кровную ответственность за благополучие семьи умершей сестры и ее погибшего мужа. Спасибо им за все!

Каждый их приезд вся родня фотографировалась. Все фотографии, сохранившиеся с тех времен, сделаны Иваном Алексеевичем.

Отец моей матери Логунов Егор Николаевич пришёл с войны раненый. Он жил в селе Плеханово Липецкой области, был председателем сельского совета. Работал председателем колхоза, председателем сельпо. Умер в 1959 году. Мама рассказывала, что он очень радовался, когда я родилась. Я была его первой внучкой единственной дочки. Он возился со мной. Целовал, дарил подарки. Маме, своей дочери, подарил в честь этого события швейную машину марки «Подольская», которая до сих пор цела. На ней мама обшивала свою многочисленную семью. Когда дед умер, мне было три года. Я помню деда очень смутно, вероятно, по воспоминаниям моей мамы. Пообщаться с дедом в осмысленном возрасте мне не довелось.

Еще на Заречной улице жили супруги Шеины. Потом их дочь Мария, вышедшая замуж, забрала родителей к себе улицей выше. Этот дом у них купили мы для своей бабушки Логуновой (Двуреченской) Марии Прокофьевны, переехавшей из Липецкой области в Островки после смерти деда. Я переселилась жить к бабушке. Дом был маленький. В нем помещались стол, сундук, кровать, посудница, и большую часть занимала печка-лежанка. Внук Шеиных – Сапронов Георгий Михайлович,  ныне генерал- лейтенант Российской Армии. По всему выходит, что выросли мы с генералом на одной печке.

Через дом от Шеиных в начале 60-х годов построил дом директор Островской средней школы Губанов Виктор Николаевич. Он учил детей математике. В школе всегда основательно преподавали математику. Выпускник школы, мой брат Токарев Александр Васильевич, окончил Воронежский политехнический институт, защитил кандидатскую диссертацию по сопромату, с распределения работает на Воронежском авиационном заводе, руководит экспериментальной лабораторией, доцент, преподает в ВГТУ, печатается в российских и зарубежных журналах, имеет 6 патентов на изобретения.

На самом дальнем краю улицы жила семья Бахтиных. Их сын — Бахтин Иван Алексеевич стал профессором математики, преподавателем Воронежского госпединститута (в последствии – университета). С 1979 по 1984 годы я работала секретарем комитета ВЛКСМ и преподавала в пединституте. Мы всегда поддерживали с Иваном Алексеевичем теплые отношения как земляки.

Ни мне, ни моим братьям-сестрам и многим моим ровесникам не довелось сидеть у дедов на коленях, слушать их сказки, преданья, истории о жизни и о войне. Деды не гладили нас по головке, рукой передавая свою любовь, свои силы, свой жизненный опыт и одобрение. Деды не угощали нас гостинцами. Мы не засыпали под их крылом. Мы всегда с детской наивной завистью смотрели на тех, кто идет за руку с дедом.

Наши родители выросли без отцов, а мы, их дети – без дедов. Нам досталась в наследство страшная память о той войне. Изо всех, о ком написаны предшествующие строки, на сегодня на улице Заречной проживают только моя мама и Александр Токарев (Бутус).

Не дай бог нам всем вместе взятым – и новым русским, и старым советским, когда-нибудь внезапно оказаться безоружными и беззащитными перед лицом до зубов вооруженного, коварного противника!

Я очень хочу, чтобы на улице Заречной всегда цвели сирень и черемуха, звучал смех наших внуков и правнуков.

 

ххх

 

Валентин ВАРНАВСКИЙ__________________________________

ОБ АВТОРЕ,  Валентин Алексеевич Варнавский родом из таловского села Верхняя Тишанка. Отец – участник  Великой  Отечественной.  Валентин  учился на филфаке ВГУ и был учителем.  Двадцать два года перед выходом на пенсию работал в Нащёкинской средней школе. Имел большой авторитет как педагог.Писал стихи, они публиковались в  газетах, в сборнике  «Анна: за веком – век». Большой сборник своих произведений Варнавский выпустил в 2004 году в ИПФ «Воронеж». Среди прочих в нём есть раздел «Горькая память войны». Поэт ушёл из жизни за пять дней до 75-летия Великой Победы.

 

ПОСЛЕДНИЙ ПАМЯТНИК ВОЙНЫ

 

Шёл лесом через иван-чай,

Шёл через поле русское

И вдруг о что-то невзначай,

Колючее, запнулся я.

Лежал, чего никак не ждут,

Распластанный, как в обмороке, —

Войны последний атрибут —

Кусок колючей проволоки.

Войну встречавшему во сне

Предстал, как шрам  на времени,

И— как пилою по спине,

Как палашом по темени…

Свидетель огненных ночей

И дней непроницаемых, —

Откуда он, зачем и чей

Невольный обвиняемый?

Написанную не пером

По этой малой малости,

Читаю летопись о том

Полувековой давности,

Как мир пылал в сорок втором,

И горблюсь от усталости.

Война! Бессмысленная боль!

Тебе желаю смерти я.

За это сам готов на бой,

И миру – благоденствия!

…Лежал – виновник без вины —

Бесславный, как безграмотный.

Последний памятник войны…

Войны последний памятник…

 

БАЛЛАДА О ДЕВЧОНКЕ

 

Девчонка родилась военным летом,

Когда отца уж не было в живых,

А, мать ещё не знавшая об этом,

Устроилась в лесах прифронтовых.

Ей перерезал путь, раздвинув ветки,

Фашистский охранительный наряд,

Когда она с малюткой из разведки

Спешила в партизанский свой отряд.

Её схватили где-то возле тракта,

У дуба, что в глуши дремучей рос,

И, хохоча нелепо и бестактно,

В деревню притащили на допрос.

Она стояла в бесприютном доме,

Приветствуя победу впереди,

Светла и величава, как Мадонна

С младенцем, задремавшим на груди.

Её пытали в гулких стенах зала,

Её угрожал расправой офицер,

Но ничего она не рассказала,

И вышел из терпенья изувер:

«Ти есть зольдат! Советский партизанен.

Где твой мужик?!»  И, не пытаясь скрыть

Презрения, как ни был голос странен,

Произнесла: «Он там, где должен быть.

А ты зачем пришёл, завоеватель?

Знать, надоело видеть белый свет…»

«Что-что? Молчать!» — затрясся Фриц фон Хайтель

И вскинул вверх вздохнувший пистолет.

И до утра в пустынном доме плакал

Ребёнок.  И никак не мог заснуть.

Охрипнувший от слёз, сбивался на пол

И всё тянул простреленную грудь…

Но в ту же ночь, залечивая раны,

На той тропе, что к подвигу вела,

В неравный бой вступили партизаны

И выбили фашистов из села.

А на рассвете, утром рано-рано,

Девчонку подобрали земляки

И самым светлым именем — Светлана —

Её по той тропинке нарекли.

 

НЕИЗВЕСТНЫХ НЕТ

 

Где строгий памятник означен

Пятиконечною звездой,

Стою, как будто озадачен,

Всего лишь строчкою одной.

Скупой реальностью иронии

И я убит наверняка:

«Здесь неизвестный похоронен

Солдат», —  гласила та строка.

Война безвестных породила.

В шальном неистовстве она

Ничто, ничто не пощадила,

Похитив даже имена.

И мне подумалось невольно:

Когда б взорвался их покой,

Как им, наверно, было б больно

От безымянности такой!

Ведь это им, презрев усталость,

Благое призванным творить,

Громовым голосом досталось

Так о себе заговорить.

Они с несокрушимой верой

Освобождали, гнев тая,

Одетые не атмосферой.

А дымом. Копотью края.

И разве может быть безвестным

Тот, кто с винтовкою в руках

Прошёл трагическим, но честным

Путём бессмертия в веках?!

А где-то, матери, подруги,

Друзья их помнят, может, ждут.

И я уверен: всей округе

Они известны. К ним идут.

Мы и теперь, сражаясь, строим,

Нам не забыть ни лиц, ни дат:

Как безымянных нет героев,

Так неизвестных нет солдат!

Сжимаюсь весь, как от увечий,

И мысль туда моя летит,

Где, пятикрылою увенчан

Звездою памятник стоит.

 

В МИР ВОЙНЫ И ДЕТСКИХ СНОВ

 

Детский сон— материален:

Как не помнить детских снов,

Если печь— мечта мечтаний

И основа из основ!

За окном весна бунтует.

За селом невдалеке

Третий год война лютует

Домовым на чердаке.

Снится сон далёкий детства,

Бредим, в сон погружены,

И не зрим иного средства

К избавленью от войны.

Этот сон подобен сказке.

Хата шатка и хрупка.

И хрястит от дальней встряски

Паровозного гудка.

Не проспект, а переулок…

Дети века, мы больны

И дрожим от тяжких гулов

Нестихающей войны.

Детский сон — материален:

Сердце помнит эти сны.

Мир наш явно ирреален:

Мира нет. Есть мир войны.

 

РОССИИ ВЕРНЫЕ СЫНЫ

 

Глядят с поблёкших фотографий

Былые ратники войны —

Сыны Иванов и Агафий,

России верные сыны.

Глядят и порознь, и в обнимку,

Но волей Глебов и Алён

Гораздо чётче, чем на снимках,

Их лик в сердцах отпечатлён.

Их никогда не позабудут

Ни наша память, ни внучат:

Когда и нас уже не будет,

Всё будет подвиг их звучать.

 

ВЕСНА СОРОК ПЯТОГО ГОДА

 

Последний акт  войны окончен.

Бурлила юная весна.

Из тысяч уст, дверей, окончин

Хлестала музыки волна.

Цвели сады. А у крылечек—

Цвела роскошная сирень.

Мы выходили из-под печек

Ад превозмогших деревень.

В невероятной круговерти

Вставали дыбом волоса:

Рубеж на грани жизни-смерти —

Прифронтовая полоса.

Там — нет отца, там — мужа, брата..

А там — не выдюжил никто…

Но всё равно шинель солдата

Перекроили мы в пальто.

Хоть свет дневной и не завешен

Завесой дыма и колёс,

Всё ж ликованья вал замешан

Был с неизбывным валом слёз.

И хотя вновь преображалась

Освобождённая страна,

Не лучшим образом свершилась

Послевоенная весна.

Как видно, счастью искупаться

Давно ценой несметных жертв:

Без содроганий не вершатся

Нерядовые из торжеств.

 

СИРЕНЬ

 

Ещё свежеет по утрам,

А к полдню ветра шум несносен,

И подставляет грудь ветрам

Литая бронза старых сосен.

Ещё сирень не расцвела,

В каштанах выстрелили почки,

И огласились вдоль села

Берёзы белые, как строчки…

А вспоминается пора,

Когда зенитки присмирели,

Когда от самого утра

До темноты нас жгли сирени.

Пришла победная весна,

Цвели тюльпаны, гиацинты,

И людям было не до сна —

Во прах повергнуты нацисты.

…Пока ж: сирень не зацвела,

Не донесла в рассвет участья,

В стране не лучшие дела,

И далеко ещё до счастья.

Ещё не завтра будет день,

Когда в садах моей России

Наворожённая сирень

Дохнёт второй — победной! — силой.

 

ххх

 

Александр ВОЩИНСКИЙ_________________________________

ОБ АВТОРЕ.  Александр Васильевич Вощинский родился в поселке Ясная Поляна Аннинского района. Окончил политехнический институт. Сорок семь лет проработал на Воронежском авиазаводе, возглавлял одно из подразделений расчётно-конструкторского отдела. Автор около двадцати текстов песен. Композитор Николай Тростянский в содружестве с поэтом написал песню «Воронеж – город воинской славы» для Воронежского государственного народного хора. Вощинский  автор книг «Интеграл», «Сокровенное», «Площадь Победы», «Эстафета веков», «Оружие Победы», «Панорама».

 

БЫЛО

 

Было… Память жар-птицей взмахнула крылом,

Снова     напомнила мне о былом…

Ночь. Бьётся ветер  тревожно в окно…

Сказку читает  нам  мать перед сном.

В сказке чудесной  беда-не беда,

Стала пшеницей трава-лебеда,

И змей Горыныч –  фашистский злодей

В битве повержен  отвагой людей…

Было…  Война подкатила   к полям

Нашей деревни, и наша земля

Встала тогда   у  врага на пути,

Наши окопы  ему не пройти,

Жги и стреляй, бей железом и режь –

Это последний отцовский рубеж.

Было… Бойцы ночевали  у нас,

Трое уходят  сражаться сейчас.

Встали. Пошли. Закачались штыки.

«Ну, не скучайте,  живите, мальки!», —

Крикнул с порога  веселый боец,

Добрый и сильный, большой как отец.

Было… Зима. Снег. Сугробы. Мороз.

В детских глазенках  тревожный вопрос,

Восемь внимательных  ласковых глаз

Смотрят на маму,  а мама – на нас.

В заиндевелых ресницах  глаза,

Иней растаял,  скатилась слеза…

— Дети,..   отец наш…   Воронежский фронт…»

Черный упал    на  поля горизонт…

Было… С боем врывался  в траншеи отряд.

С воем летел дальнобойный снаряд.

Взрыв!И не стало в отряде бойца,

Пламя осталось   в строю от отца,

Сердцем прикрыл он  и Землю, и нас,

Вот потому и живем мы сейчас.

Было…Вспыхнуло небо. На запад заря!

Люди в бою погибают не зря!

Вижу: там огненный встал горизонт,

Дальше на запад двинулся фронт.

Буду всю жизнь я  на линии той,

Ставшей последней отцовской чертой,

В линии русских заводов и сел,

Через которую  враг не прошел.

… В поле окопы засыпала пыль,

В этих окопах —   и небыль, и быль.

Что не случилось,  тому не бывать,

Быль только мы  не должны забывать.

Пусть зарастают  окопы травой,

Небо над нами   цветет синевой,

Каждой весной я туда выхожу,

Строки стихов  за собой вывожу,

Встали колоннами  плечи к плечу…

Вечный огонь… Постою. Помолчу.

Вспомню отца и Воронежский фронт…

Как далеко  голубой горизонт.

Нам не забыть  в поле старый окоп,

Травы протоптанных дедами троп.

Синее небо.  Бездонный зенит.

В небе звезда над полями горит…

 

ххх

Елена ДЕМИДОВА_______________________________________

ОБ АВТОРЕ. Елена Вячеславовна Демидова после окончания вуза работала в Аннинском профтехучилище преподавателем информатики и  оргтехники. Печаталась в районной и областных газетах, журнале «Подъем», интернет-журнале «Эрфольг». Автор многих стихов.  Соавтор  книги «Анна: за веком век» (1998).  В 2006-м окончила курсы режиссеров документального кино в Москве. Среди фильмов,  ею созданных, —  «Могикане», «Мужской вектор», «Саша, Лена и железный дракон». Елена выступает также как театральный режиссёр.  Живет в Москве, но поддерживает связь  с любимой Анной.

 

ЖЕНЩИНАМ, ВЫНЕСШИМ НА ПЛЕЧАХ ВОЙНУ

Зима сорок второго года.

Степной поселок. Снег. Мороз.

На все военные невзгоды

У женщин не хватало слез.

Сухими, темными глазами

Встречали почту, страх тая.

Носки и варежки вязали

На фронт мужьям и сыновьям.

С утра спешили на работу,

Всю ношу тяжкую несли,

Своей любовью и заботой

Страну спасали и спасли!

 

ххх

 

Фёдор  КАРАСЁВ______________________________________________

ОБ АВТОРЕ. Фёдор Васильевич Карасёв родился в аннинском селе Софьинка. Образование высшее. Работал учителем русского языка и литературы. Писал очерки,  статьи, стихи.Их печатали в районной  прессе,  «Сельской жизни», «Советской Армии», «Учительской газете», «Комму­не», «Молодом коммунаре», в журналах «Смена», «Сельская молодежь», «Подъем».Карасёв автор  книг «День сияет», «Слова люб­ви», «Я не могу молчать», «Под родным небом», «О самом близком», «По закату сердца», «Строки о любви», « Хорошие люди – земли украшение», «Отголоски», «Жизнь идёт», «Слова любви», «Лирика».

 

МЫ ПОДНИМАЛИСЬ…

 

В крови, в страданиях и смерти,

В огне пожарищ и в золе,

В лихой военной круговерти

Мы поднимались на земле.

В любой беде не унывали,

Не умирали от тоски.

Мы старших братьев заменяли.

В цехах военных заводских.

Юнцов фашисты не щадили-

Сжигали в газовых печах.

Мы беды взрослых выносили

На наших худеньких плечах.

Мы на волах поля пахали,

Для фронта хлеб растили мы…

И нас в бою отцы слыхали:

Мы были с ними против тьмы.

Мы с ними полные отваги

Спасли Россию, нашу мать

Нигде чужого цвета флаги

Не позволяли поднимать.

И предсказанья вражьи лживы:

Нас, закалённых, не сломить.

Пока и дети наши живы,

России нашей вечно жить.

 

 

ПОД СТАТЬ ГЕРОЯМ

 

Нас исхлестал суровый ветер века,

И седина до времени легла,

Но выветрить в нас веру в человека

Война- и та нисколько не смогла.

И в дни, когда мы будущее строим,

Порой, быть может, не смыкая век,

Мы лишь хотим, чтоб жил под стать героям,

Неколебимо каждый человек.

 

МИНУТА МОЛЧАНИЯ

 

На братской могиле, как зов величанья,

К седым ветеранам и к нам, молодым:

«Почтим всех погибших минутой молчанья!»-

И мы в благодарном раздумье молчим.

Длинна, как года, той печали минута,

Горька та минута, как смертельная боль.

И мы виноватим себя почему-то

За мирное солнце, за хлеб и за соль.

Над братской могилой под сенью берёзы,

Склонившись, стоит на граните солдат.

Молчит. И не прошено катятся слёзы

У дедов, отцов и у малых ребят.

И матери плачут, и бабушки плачут.

Кому непонятно, кто верит слезам.

Как много герои погибшие значат,

Как дорого то, что завещано нам.

В молчанье клянёмся «Мы вас не забудем!»

Ах, если бы можно войны избежать,

То самым любимым и близким нам людям

В могиле сейчас не пришлось бы лежать!

 

ххх

 

Александр КОСТИН______________________________________

ОБ АВТОРЕ. В годывойны  Александр Прохорович Костин обслуживал авиатехнику, в том числе бомбардировщики союзников,  дислоцировавшиеся под Полтавой и участвовавшие в налётах  на Берлин. В мирное время учительствовал в аннинских школах, избирался вторым и первым секретарём райкома партии. Потом был востребован в Воронеж, где заведовал областным отделом народного образования, отделом науки и учебных заведений обкома КПСС, преподавал в ВГУ. Был награждён государственными наградами – как боевыми, так и трудовыми. Находил время сочинять стихи, писать рассказы, с которыми выступал в периодике. Его перу принадлежит сборник «Память» (1996).

 

МЫ ПОМНИМ ВСЁ…

Поезд подползает, пыхтя, к перрону.

В омуте людском тебя  найду,

Ордена твои руками трону,

Обниму у встречных на виду.

Ну, а вдруг не надо рук  простёртых?

Может, мне остыть и  присмиреть?

На тебя в военной  гимнастерке

Издали, любуясь,  посмотреть?

Нет, мой друг, надежда  и отрада!

Слишком долог встречи нашей путь –

Уж чему быть поздно или рано,

Нам с тобой не суждено минуть.

 

Я КАЖДЫЙ ШАГ СВЕРЯЮ

 

Я вспоминаю о ребятах,

Не повзрослевших толком,

Сто двадцать девять, шесть десятых –

Высотку под Ерзовкой.

И балки…Балки разные –

Пичугу и Девятую,

Черемуховую, Грязную,

Казенную, Десятую…

Теперь так мало значат

Для многих хутор Почта,

Трагический Вертячий,

Пылавший днем и ночью,

Бои  под Котлубанью,

Сраженья под Дубовкой

Хранят в воспоминаньях –

Кто выстоял с винтовкой.

Зарубцевались раны,

Но сны поныне снятся,

Как на цветном экране,

И бесконечно длятся.

Я вижу тех парнишек

В боях под Сталинградом.

Мне грозный крик  их слышен,

Я с ними будто рядом…

И в яви каждодневной,

Сквозь толщу лет  минувших,

Я вижу не убитых –

На время прикорнувших,

С застывшею улыбкой

И распаленным взором,

Надеждой очень зыбкой,

Несказанным укором…

Я вижу лица павших,

И будто бы в ответе

За недовоевавших,

В трагическом расцвете.

Страницы-дни листая

Еще безвестных книжек,

Я каждый шаг сверяю

По чести тех парнишек.

 

ххх

 

Арсений КУЗНЕЦОВ______________________________________ ОБ АВТОРЕ.  Арсений  Михеевич  Кузнецов родился в аннинском селе Берёзовка. Окончил  Аннинский педтехникум и  Воронежский учительский институт. Преподавал русский язык и литературу,  заведовал восьмилеткой в селе Левашовка. Был необоснованно  арестован и  с  апреля  1938 по апрель 1939 года — находился под следствием по статье 58 УК РСФСР (антисоветская агитация). Виновность  не была доказана и Кузнецова освободили из-под стражи. В последние годы жизни работал в редакции  Аннинской газеты «Ленинец».Публиковал стихи в «Подъеме»,«Коммуне», «Молодой коммунаре». Умер в 1968 году, оставив дорогим его сердцу землякам книги – вышедшие при жизни сборники стихов «Лирика», «Журавли летят», «Отрада» и посмертно — «Родные дали» и «Жаворонок в поднебесье».

 

АННА

 

Осенним утром даль туманна,

В росе пожухлая трава.

Ах, Анна, Анна, знаешь, Анна,

Ты так любима и желанна,

Что кругом ходит голова!

Ах, Анна, Анна, мой посёлок,

Моя любовь и боль моя,

В низинах стройный ряд ветёлок,

В них на рассвете ветер звонок,

В садах раскаты соловья.

Я описать тебя не в силе,

Я лишь одно сказать могу:

Милее нет тебя, красивей,

Ты лучший уголок России

На древних склонах к Битюгу.

Ты лучший уголок России.

Твои луга, поля, леса

Обильно росы оросили.

А сколько сини, сколько сини

Хранят твоих озёр глаза!

И вся ты стала предо мною

При слове «Родина» в тот час,

Когда пошли на нас войною,

Чтобы рабами сделать нас.

Горжусь нелёгкою судьбою

И не солгу, когда скажу:

Не трусил я в порыве боя

И потому перед тобою

Высоко голову держу.

Битюг! И счастие, и горе

Ты разделял со мной, как друг,

Я шёл к тебе со спазмой в горле,

С восторгом и обидой горькой, —

Спасибо же тебе, Битюг.

Ты был со мной по-братски ласков,

Любви к тебе не утаю.

Ты слышал мирный рог подпаска,

Красноармеец черпал каской

Струю студёную твою.

Пусть время вертит неустанно

Годов глухие жернова, —

Ты мне по-прежнему желанна

В венке лесов, родная Анна,

Моя душа тобой жива.

 

ПАМЯТНИК ГЕРОЮ –ЗЕМЛЯКУ

 

Он не погиб,

Сражённый вражеским снарядом.

Среди живых

Он навсегда живой:

В нетленной бронзе,

Вновь с открытым взглядом

Стоит в саду

Высокий, молодой.

Он, кажется,

Из дома только вышел,

Закрыв послушную калитку

За собой,

Глядит вперед

И всею грудью дышит,

Любуясь далью,

Неба синевой.

Здесь каждому

Его знакомо имя,

О нем рассказы

Малыши твердят.

Вот он сейчас

Их на руки поднимет —

Играющих у ног его ребят.

И сам расскажет им,

Как долго длился

Неравный бой

С фашистом за селом…

Он не погиб,

Он только насмерть бился

И лишь на миг

Забылся крепким сном.

 

СЫНУ

 

Я стою у твоей кроватки,

В серой шапке,

В шинели — солдат.

На плечах у меня плащ-палатка,

Через грудь – боевой автомат.

Кратко время от боя до боя…

До свиданья, мой сын. Не верь,

Что сейчас, уходя, за собою

Навсегда я закрою дверь!

Если вдруг от тяжелой раны

Упаду я под шквалом огня,

Я услышу тебя и встану, —

Только ты позови меня!

 

МЫ ЗНАЕМ  

 

Мы знаем: и завтра станет вчерашним,

В века отошедшим, померкнувшим днём,

Но нашим делам, но подвигам нашим,

Как ныне, гореть животворным огнем.

Как правду, как доблесть, как честь и отвагу,

Увидит потомок, счастливый вполне, —

И почерк военный на стенах рейхстага,

И мирный наш герб на далекой Луне.

 

СТРОЧКИ ТОРОПЯ…

 

Уйдя с оружием в руках

Дорогой столбовой,

Мы смертным боем на фронтах

Клялись в любви стране родной.

И в передышки краткий срок

Средь выжженных полей

В родимый край, что так далёк

И потому милей,

Писали, строчки торопя…

Ведь можно не успеть

Сказать, что жив, когда тебя

Подстерегала смерть.

 

О НЕЗАБЫВАЕМОМ

 

Об этом забывать не надо:

Цвела весна, в долине пел ручей.

Мы шли вперед. За поясом гранаты,

Прилажена винтовка на плече.

Дремало поле в розовом тумане,

Благоухала нежная сирень,

Но смертный адрес спрятан был в кармане

У каждого солдата в этот день.

 

Нина НОВИКОВА_______________________________________

ОБ АВТОРЕ. Нина Дмитриевна Новикова родилась в г. Эртиль. Окончила Острогожское кооперативное училище по специальности инструктор-ревизор, одновременно Воронежской кооперативный техникум. Работала в торговле. В 1965 — 1966 годах уехала в Казахстан на комсомольскую стройку. После переехала на постоянное  жительство в Анну. Окончила высшие курсы бухгалтеров, работала в Аннинской типографии главным бухгалтером. Печаталась в верхнехавском  «Районном вестнике» и в «Аннинских  вестях». В 1997 году в «Молодом коммунаре» было опубликовано  её стихотворение «Возвратите живых сыновей». На стихи Новиковой написана «Песня об Анне». В радиопрограмме  областного радио «Перепутье» прозвучало её стихотворение «Незримый подвиг».

 

НЕЗРИМЫЙ ПОДВИГ

 

Судьба наносила удар за ударом,

И в этом печать злого рока видна.

Народная мудрость гласила недаром:

«Беда никогда не приходит одна!»

В жестокой войне ты наград не искала

И делала всё, чтоб страну отстоять.

В тылу всем надёжной опорою стала

Простая советская женщина-мать.

Тогда, в сорок первом, на Курском вокзале

Стояла в толпе ни жива,  ни мертва.

По радио с болью народу сказали:

«В опасности наша родная страна!»

Над Родиной нашей нависла угроза,

Несчастье постигло тебя не одну.

Тогда на вокзале не прятала слёзы-

Твой муж вместе с сыном ушли на войну.

Отчаянье, боль и тревогу глухую

Подальше в груди тебе прятать пришлось.

И вместе со всеми в годину лихую

Невзгоды войны испытать довелось.

Навеки запомнишь, как в лютую стужу

Глаза застилали и слёзы, и пот.

От воя сирены охватывал ужас-

В морозной земле ты долбила окоп.

В неравных боях погибали солдаты,

За Родину в бой, не задумавшись, шли.

Печальные вести не минули хаты.

Одна за другой похоронки пришли.

«Муж пал смертью храбрых» — одна известила.

О сыне писали: «Погиб, как герой».

О тех, кого ты больше жизни любила,

И тех, кто навеки остался с тобой.

В плену над невесткой фашист надругался,

Прервал её жизнь автомат подлеца.

Тебе утешеньем только остался

Твой внук, не видавший родного отца.

Прошла страшным  смерчем  военная сеча.

Оставив с бедою один на один.

Всю тяжесть взяла ты на хрупкие плечи-

Страну предстояло поднять из руин.

Как часто без сил, невзирая на голод,

С зари до зари на полях, у станка,

Во имя Победы брала в руки молот –

Везде заменяла собой мужика.

Войну победила народная воля:

Отчизну свою не отдали в полон.

И вынесла все твоя женская доля,-

Прими от потомков наш низкий поклон!

 

Анатолий ТИМАШОВ_____________________________________

ОБ АВТОРЕ.  Анатолий  Дмитриевич Тимашов новоусманский, а по жизни – аннинец. Его отец был знаком со знаменитым художником  А.А. Бучкури. Этот факт определил будущее сына.  В Анну Анатолий приехал по окончании Воронежского художественного училища. Работал в спецшколе преподавателем, воспитателем, директором художественной мастерской, заведовал райотделом культуры. Заслуженный работник культуры РФ.Тимашов создал ряд интересных полотен, чеканных и резных по дереву работ, инициировал создание в Анне памятника воинам,  реставрировал памятники в ряде сёл. Другой талант у художника – поэтический: он пишет стихи и прозу, издал сборник своих произведений, куда включил 165 стихотворений и 8 рассказов.

 

ВЕТЕРАНАМ  ВОЙНЫ

 

Пролетит, промелькнет, словно сон,

Эта белая, снежная замять

И под тихий, тоскующий звон

Вас вернет в уходящую память.

В память жизни вернет вновь назад,

Когда юность огнем полыхала,

Когда цепью идущих солдат

Смерть свинцовым огнем поливала.

И от боли стонала земля,

Солнце в черном дыму угасало.

От бомбежек горели поля

И свистели осколки металла.

Как вы выжили? Нам не понять,

Но Победа осталась за вами.

В сорок пятом вас Родина-мать,

Салютуя, встречала цветами.

С той поры на висках седина,

Словно белая, снежная замять

Как награда за юность, она

Возвращает всех в горькую память.

 

ВОЙСКА  ВЕРНУЛИСЬ В КРАЙ РОДНОЙ

 

Войска вернулись в край родной,

Пройдя парадом  по Германии.

Лишь в бездне сине-голубой

Витало давнее желание…

Цветы плескалися у ног,

Смеялись девушки задорно,

А память пройденных дорог

Звала назад военным горном.

Под лязги танковых колес

Струилась кровь детей России

И мать пощады, в море слез,

Не детям, Родине просила,

Труба звала тогда вперед,

На бой звала с чумой садизма,

Горячим был холодный лёд –

От схватки с кликою фашизма,

И долгим был солдата путь

До этой,  до чужой Германии,

Чтобы хребет врагу свернуть,

Сильнее не было желания.

И вот цветы. И путь назад.

Знамена плещутся огнем.

Один остался лишь солдат,

Застыв о опущенным мечем.

Обняв ребеночка рукой,

Он в Трептов-парке встал навек,

Чтоб мир хранился над землей

И счастлив был в нём Человек.

 

 

Антонина ИВАНОВА______________________________________

ОБ АВТОРЕ. Антонина Ивановна Иванова родилась в оккупации, когда отец уже ушёл на фронт. Он брал Берлин, офицер-орденоносец. С детства у Антонины обострённое чувство добра и справедливости. У неё огромный стаж педагогической работы. И в Анне её знают  как интересного и активного человека. Она завсегдатай литературно-поэтической  гостиной «Содружество муз»  при   районной библиотеке им. Е.П. Ростопчиной. Мечтает издать книгу  своих поэтических рукоделий о любимой Анне, её людях. Название уже есть – «И снова наступает весна».

 

МИР И ТИШИНА

 

Победа досталась великой  ценой.

Будь проклят, кто грезит новой войной!

Года пролетели, а старые раны

Болят до сих пор у седых ветеранов.

Да как же забыть нам, живущим на свете,

Как гибли под бомбами малые дети,

И горькие реки слёз материнских,

И кровь сыновей на звезде обелиска.

А сколько невест, посылая проклятья,

Не сшили венчальные белые платья.

А сколько ребят молодых не дожили –

Под холмик горбатый их схоронили.

И скольких отцов не дождались с войны

Дочурки-голубки, орлята-сыны…

Мы в мире —  за мир. За него мы в ответе.

Так пусть же исчезнут войны с планеты!

А с войнами вместе и все палачи,

Что бредят войною, да точат мечи.

 

Редакция журнала «Подъём», правление  Воронежского регионального отделения Союза писателей России благодарят работников Аннинской центральной библиотеки:   Татьяну Александровну Свешникову (директора), Елену Николаевну Зуеву, Людмилу Валентиновну Лустину, Наталию  Александровну  Ярошенко, Татьяну Васильевну Свешникову, Римму Альбертовну Трубину за кропотливую работу по сбору и подготовке материалов для этого выпуска рубрики «Линия фронта – линия слова»