Специальный проект «С «ПОДЪЁМОМ» ВМЕСТЕ!» реализуется ГБУК ВО «Журнал «Подъём» в условиях продления нерабочего периода из-за коронавирусной эпидемии.

 

***

 

Специальный проект «С «ПОДЪЁМОМ» ВМЕСТЕ!» реализуется ГБУК ВО «Журнал «Подъём» в условиях продления нерабочего периода из-за коронавирусной эпидемии. В связи с невозможностью выхода очередных номеров журнала из типографии по установленному графику предлагаем читателям серию экспресс-выпусков на сайте, подготовленных редакцией из произведений воронежских литераторов и других наших авторов, которые будут опубликованы в ближайших номерах издания. 

 

 

***

 

ПРОЗА

 

Наталья Моловцева

 

ТАКИЕ СНЫ…

 

Рассказы

 

Посвящается

 Светлане Борисовне Руденченко

 

… Почему она ни разу не приходила ко мне во сне? Почему не хотела сниться? Ведь она знала, что с ее уходом из моей жизни ушло многое. Чей номер я могу теперь набрать, если шла-шла, жила-жила и вдруг попала в тупик, из которого, кажется, нет выхода?

У нее было редкое, нет, редчайшее качество: принять на себя чужую боль, пережить ее вместе с тобой, вникнуть во все ее нюансы и перипетии, а потом ненавязчиво, тихим, задумчивым голосом сказать несколько слов, несколько таких неожиданных слов, что ты с изумлением начинала понимать: а ведь выход из тупика есть! Просто ты не предполагала, что он может быть именно здесь, в таком месте! Откуда знала это она?! Как могла догадаться? Бог весть!

И вот теперь я должна искать-находить эти выходы сама. Не привыкла. Не умею…

Может, она потому и ушла, чтобы научить, вынудить меня делать самостоятельные шаги? Глупости… Конечно же, причины были другими. И не мне судить-разбираться в них. Мне остается только испытывать горькое чувство оставленности. Осиротелости.

Как мы любили с мужем ездить к ним в гости! К ней и ее супругу. Нас всегда ждал накрытый стол, и она, только что чистившая картошку и нарезавшая салаты («да сиди ты, я сама все сделаю»), находила минутку, чтобы переодеться: из будничного халата – в красивую праздничную блузу. «Все, идите за стол!»

За столом она ненавязчиво, но от души потчевала: «Попробуй вот это… и вот это… Вкусно?..»

Все и всегда у нее было вкусно! Такими же «вкусными» были и наши застольные беседы, когда говоришь обо всем, о чем душа пожелает, и знаешь, что все это действительно от души, всерьез, а где надо, где кстати – то и с юмором, где маленькая рюмочка, которую наполняет хозяин дома, это радостное чувство единства и родственности (пусть и не по крови, но не по крови бывает иногда даже крепче) только объединяет нас еще больше.

Неужели это больше никогда, никогда не повторится?

И вдруг…

Все было, как всегда: накрытый стол, душевная беседа, только за столом на этот раз сидели еще два гостя: ее сестра с мужем. Сестра разливала по чашкам чай и предлагала насыпать туда по щепотке каких-то семян. Что это были за семена? Зачем их бросать в чай?

И тут в комнату вошла Светлана Борисовна. Как всегда при гостях и почти всегда в жизни вообще – веселая, оживленная. Она набирает эти семена в горсть и всем сыпет в чашки: «Вот увидите, как хорошо будет». Ну, если это говорит сама Светлана Борисовна…

— Она действительно знает, как лучше, — объясняю я сомневающимся. И добавляю: — Светлана Борисовна знает даже, как надо жить, чтобы всем было хорошо.

Она и впрямь это знала. Вот как: надо бросаться на помощь всякому, кто тебя об этом попросит. Нет, она не декларировала это правило, просто я видела, что каждый раз именно так она и поступает.

И вдруг я ВСПОМИНАЮ… И начинаю понимать, что все, что происходит сейчас — это всего лишь сон… Не хочу – сна! Хочу яви! И я прислоняюсь к ее плечу – оно живое, теплое, мягкое, и говорю-плачу:

— Неужели то, что произошло – правда?

— А ты вспомни…

И я вспоминаю:

 

Без рассужденья, все равно,

Я выпью горькое вино…

И в черно-белом домино

Заглянет ночь в мое окно,

Поднимет черную вуаль

В другую весь, другую даль,

Где мне однажды суждено

Узнать знакомое окно

И взглядом встретить долгий взгляд…

 

— А ты говоришь: хорошо. Хорошо больше не будет. Кончилось все хорошее, — эти слова привычно неторопливо и непривычно горестно произносит ее супруг.

…. И опять пошла жизнь без нее. Но однажды…

Однажды мы с мужем были в ссоре. Причем на этот раз такой, что думалось: все, хватит друг друга мучить, пора разбегаться.

И вот тут ночью, во сне, опять пришла она. Причем на этот раз я ее даже не видела. Я только чувствовала, что она – рядом. От нее идет тепло, и еще что-то, названия чему я не знаю. И вот лежу я в этой странной ауре и чувствую, что со мной что-то происходит… Что? Тоже не знаю.

Но утром я просыпаюсь, отдохнувшая, словно после тяжелой и долгой дороги. Смотрю на мужа и вдруг говорю ему: «С нынешнего дня мы будем жить с тобой по-другому. Ты целуешь меня утром, а я тебя – вечером. Перед сном». И на душе – никакой такой вчерашней неприязни к нему. Даже наоборот.

Стало понятно: это – она… это ее работа. А ведь я ее в этом сне даже не видела…

Вот одно из последних стихотворений Светланы Борисовны:

 

Ты меня не увидишь седой,

Я расстанусь с тобой молодой.

Я покину тебя невзначай,

Не в обиду, не в гнев, не в печаль.

А уйду я не в стужу, не в зной,

Я уйду, знаю, ранней весной.

Будет стылая, стылая ночь…

В первый раз не смогу я помочь…

 

Она угадала – ушла от нас весенней порой. Так бывает с поэтами. У них свои отношения с вечностью.

Но вот что касается «не смогу я помочь»…

Как хорошо, что не угадала!

 

ЛЮБОВЬ НА ДРУГОМ КОНТИНЕНТЕ

 

Ночью на пляж выходили кошки. Они были худые, с короткой, словно подстриженной, шерстью. Кошки не подходили к людям и не терлись об их ноги, нагулявшись, они устраивались отдыхать на песке.  Независимые, величественные, как сфинксы, они лежали, вытянувшись всем телом, а не свернувшись привычным для ее глаз клубочком.

Все, все на этом клочке морского побережья было по-другому. Что кошки – небо, и то было другое: тонкое, плоское, как туго натянутое полотно, хорошо хоть синего цвета. Морская же вода была неправдоподобно красивой – ее словно подкрасили, но не синькой, а бирюзой. И почему в таком случае море называлось Красным?..

А утром на берег выходили люди. Как и положено отдыхающим, они ели, пили, купались. Она тоже заходила в бирюзовую воду – медленно, чтобы продлить удовольствие от соприкосновения со стихией, и потом плыла, плыла, отдавая этой стихии усталость и боль и призывая ее поделиться с ней свободой и силой…

А соседка по лежакам (а еще раньше – по креслам в самолете, а потом и по проживанию в номере) все время спала. Мертво. Изредка, выныривая из сна, она извинялась:

— Устала. Так устала… Если захраплю – ширни в бок.

Только чего бы она ширяла. Пусть отдыхает. Лера пока не спросила, от чего именно эта усталость, ну, так у нее и своих переживаний хватает.

… Когда-то, в далекой юности, ей казалось: все женщины делятся на три категории. Женщины-мальчики — короткая стрижка, узкие бедра, и вся фигурка – тоже узкая, без всяких выпуклостей и прибамбасов. Еще бывают женщины-девочки – челка до глаз, круглые голубые глаза и ресницы – хлоп, хлоп. Женщин-теток  с пышными телесами и химической завивкой на голове она просто не замечала,  хотя их было явное большинство.

Себя же она считала… женщиной-бабочкой. Или маленькой птичкой колибри. Потому что вдобавок к маленькому росту, челке и голубым глазам у нее были еще и крылышки. Их, конечно, никто не замечал, но она-то чувствовала.

Вот и он – ничего не видел. Ходил и ходил мимо, равнодушно скользя по ней глазами. Но однажды, когда они, как обычно, пришли с Ленкой на танцы в Дом культуры, он вдруг споткнулся о ее взгляд, словно это была какая-то материальная субстанция, и удивленно сказал:

— Слушай, такие круглые глаза бывают только у бабочек. Ты – бабочка?

— А то! – обрадовавшись его догадке, радостно отозвалась она. И доверчиво добавила:

— У меня и крылышки есть.

Он провел рукой по ее спине:

— Хватит сочинять. На бабочку ты, конечно, похожа, но чтобы крылышки… Пошли лучше танцевать.

И они пошли. Так отчаянно она не танцевала еще никогда. Вечер шел, а она не только не уставала, но, кажется, становилась все более и более легкой. Может, даже невесомой.

— А ты и правда – летаешь. Не знаю, как там насчет крылышек, а энергетика у тебя потрясающая. Мне нравится. Пошли, погуляем?

И они опять пошли. Разве могла она сказать нет, если ждала этого… так долго ждала!

Вышли к реке. Он взял ее на руки и понес. И она опять летела…

 

— Летела-летела, да… залетела.

Ленка всегда так. Молчит-молчит, а потом – в самую точку.

— Что будем делать?

Лера с радостью отметила это «будем» вместо равнодушного «будешь». Ленка — хорошая подруга. Да, подруга… Но ей-то теперь был нужен муж. Защитник, опора. Отец будущего ребенка.

— Хочешь, я с ним поговорю?

— Нет, я сама.

И он понял все с полуслова.

— Ну, если так… Завтра пойдем к моим, послезавтра – с заявлением в загс.

И все складывалось хорошо. Свадьба. Рождение дочки. Дочка в первый класс… дочка в институт… дочка вышла замуж и ушла жить к мужу…

Они остались одни, и многодетная Ленка сказала: «Вдвоем… как хорошо-то! Как в молодые годы!»

А потом вдруг ее звонок:

— Видела его сегодня с бабенцией – две таких, как ты, в одной. Или даже три. Его что – на мясо потянуло?

В первый раз она даже внимания не обратила на эти Ленкины слова. Подумала только: завидуете. Даже такие, как Ленка, не свободны от зависти. Завидуете, потому что такой любви, как у нас с Игорем, в вашей жизни никогда не было! Вы не можете без ссор, а мы легко без них обходимся. У нас мир и лад, а вы то сходитесь, то расходитесь…

Но потом Ленка позвонила еще. И еще… И тогда она пошла к проходной завода и спряталась за киоском. И увидела все сама.

 

— С-с-слушай… Ты меня того… изредка буди все же. А то так и просплю все десять дней.

Соседка протерла глаза, села на лежаке, потом уставилась в море долгим, ленивым взглядом.

— Дрыхни, раз хочется. Отдыхай. Наверное, есть от чего.

— Есть, подруга, есть. Всю зиму от мужа не отходила. Подай это, отнеси то. Сделай укол. Подложи утку…

— Он что – так сильно болен?

— Сильнее некуда.

Соседка потрясла головой, словно хотела стряхнуть с себя что-то неприятное, мешающее и смотреть, и дышать.

— Понятно. Но если уж мы приехали отдыхать — пошли в море. Пошли?

Плавали они долго, почти не разговаривая и не испытывая от этого неловкости. Хорошо!..

Вечером, за ужином, взяли по стакану виски с колой. Было неловко, но ведь – «все включено». Вон – народ не стесняется. Почему бы и им не расслабиться?

— Оль, ну давай… По глоточку. Да и познакомиться надо поближе. А то только и знаем: я – Лера, а ты Оля. Родом-то откуда будешь?

— Я то? Из тюрьмы.

— ???

— Да не таращись ты так. Все просто. Папу должны были посадить за растрату, а мама уже сильно беременная была. Папа говорит: возьми все на себя, тебя с таким животом быстро отпустят.

Соседка отпила из стакана еще глоток.

— Не отпустили. И я там не только родилась, но и ножками пошла. А когда вернулись домой… мама сама пошла в разнос. То один хахаль, то другой… Любила и растила меня бабушка.

Лера забыла про еду. Теперь ей напомнила соседка:

— Мы с тобой отдыхать приехали? Вот и давай отдыхать.

 

Таких прилежных отдыхающих отель еще не видел. Они записывались на все экскурсии, участвовали во всех затеях, предлагаемых массовиком-затейником. Только к пирамидам ехать не решились: почти сотня километров по раскаленной пустыне – нет, это уже не для них, пусть и на автобусе, пусть и с кондиционером. В конце концов, пирамиды тысячи лет простояли без них и столько же простоят еще. А им хорошо и так. Вот и опять – ужин, опять – виски с колой…

— Хорошо!.. Слушай, Оль, оказывается, жизнь может быть приятной. А вы… сколько лет вы с мужем прожили вместе?

— Ты лучше спроси, сколько лет вместе мы не живем.

— Ну и…

— Да уж с десяток, считай.

— А почему ж ты за ним… принеси, унеси…

— А кто ее знает. Дура…

Дура… И она оказалась – дурой…

 

…Сначала она не поверила своим глазам. Потом – ушам, когда вечером он бормотал что-то типа: «Понимаешь, внеочередной заказ получили. Все остаются после работы, а я уйду? Да и деньги лишними не бывают…»

Но когда она заставила свои глаза увидеть реальность, а уши – услышать не то, что он говорит, а что пытается скрыть, спросила:

— Вы что – выполняете этот заказ где-то на стороне, а не на родном заводе? И исключительно с помощью белокурых пухленьких помощниц?

Наверное, он уже был готов к подобному разговору. Потому что совсем не испуганно ответил:

— Ну, что ты выдумываешь ерунду.

Она ухватилась на эту «ерунду», как за соломинку. Подошла, попросила, заглядывая в глаза:

— Обними, как раньше. Подари мне немного твоей энергии.

— Я устал! – в его голосе звучало легкое раздражение. – Откуда я возьму эту энергию?

— Тогда просто – обними. Все остальное я додумаю сама.

Нехотя, словно чужую, он прижал ее к себе – на несколько коротеньких секунд. В эти секунды и подумалось с полной безнадежностью: она – жена? У нее есть муж? Да она теперь одна, как в пустыне. Настолько одна, что хоть волком вой. То бишь волчицей…

Вот тогда-то Ленка и достала ей эту путевку: отдохни, подруга. Постарайся прийти в себя…

 

— Лер, а ты? Ты от чего улетела?

— Я-то?

Она добросовестно, с той же откровенностью, собралась ответить, но вдруг… поплыла. Потому что… потому что – ЭТИ ГЛАЗА НАПРОТИВ!

Откуда они возникли? Как? Да просто за столик напротив сели мужчина и женщина. Она что-то сосредоточенно писала на листочке бумаги, а он, вольготно раскинувшись в кресле, обводил глазами зал. И вдруг остановился… на ней. Она натолкнулась на этот взгляд, как на материальную субстанцию. Он был из какого-то другого мира; она еще не знала, из какого, но так захотелось ему поверить! Этот взгляд говорил: тебе плохо? Со мной будет хорошо. И спокойно. Тебе не придется ждать и выпрашивать ни любви, ни ласки – я осыплю ими тебя, я подарю их тебе с радостью и охотой…

Хорошо и спокойно… Так было когда-то. И так может быть снова?! Но ведь это и есть счастье…

А может, она просто перепила виски с колой? Сделала лишний глоток…

Ольга смотрела на нее и, казалось, не замечала никакой в ней перемены. Сказала буднично:

— Завтра экскурсия на море. Говорят, часть путешествия будет проходить под водой. Запишемся?

Вот – это то, что надо. Ей надо как раз туда – на морское дно. Поглубже. Подальше от этих глаз.

 

…Там оказалось страшновато, на морском дне. Затонувшие деревья, камни, коряги. Мимо – совсем рядом – проплывают рыбки, независимые и равнодушные к людям, которые ухитрились оказаться так близко к ним.

А что, если случится что-то страшное, и они не смогут подняться на поверхность?

А что, если правда, что смерть – это только начало новой жизни?          Конец и начало… если бы обладатель ТЕХ глаз был рядом – не было бы страшно совсем. Потому что – вместе…

Что с ней случилось? Причем – независимо от ее воли. Она совсем не хотела, чтобы ей в голову пришли такие вот мысли.

Но если они все-таки пришли… За что же тогда она обиделась на мужа? Он не виноват. И она не виновата…

 

— Слушай, а теперь предлагают экскурсию на Райский остров.

— Даже так? Получается — рай возможен на земле?

— Вот и увидим. Своими глазами.

… Сначала плыли на катере. Было полное впечатление, что они уже не на земле. Или в первый день ее сотворения. Бесконечная бирюза моря. Чистейший ласковый воздух. Холмы на далеком берегу, напоминающие туши гигантских, улегшихся отдыхать, животных. И такое высокое небо!   И опять – эти глаза. И рядом почему-то нет его женщины…

С катера их пересадили на лодку, и на берег они сходили уже с нее. Молодые слетали на песочек легко, как бабочки. А она… ее-то крылышки уже были сломаны. Лодку качало, страшно было оступиться  в воду. И тут к ней протянулась с берега крепкая мужская рука. Она схватилась за нее (раздумывать было некогда – за ней очередь) и не заметила, как тоже перемахнула на белый, ласковый песок. Вот и в раю…

— Спасибо. Вы очень мне помогли.

— Рад был это сделать.

Отдыхающие купались, делали селфи (так, кажется, теперь говорят вместо «фотографировались»), удивлялись прозрачности воды и чистоте песка (а разве могло быть по-другому на Райском-то острове?), любовались на странные, крытые пальмовыми листьями жилища аборигенов («для экзотики держат; только бизнес – ничего личного»)…

— Может быть, познакомимся?

У нее хватило выдержки не выдать счастливого блеска в глазах. И даже сказать:

— Если та женщина – ваша жена, то вряд ли стоит.

Он промолчал. Да и зачем было говорить, если и так хорошо! Даже лучше – ничего не говорить и ничего не знать, а просто смотреть и впитывать в себя воздух, небо, свободу…

На обратном пути отдыхающих кормили, поили, развлекали. Руководитель поездки – шоколадный молодой человек — был ангельски красив и опасно откровенен в шутках и прибаутках. А впрочем… не на собрании же – на отдыхе…

Незнакомый знакомый не делал больше попыток к сближению, но смотрел так, что самой хотелось побежать через палубу и прижаться к его сильному, загорелому плечу…

А вечером следующего дня отдыхающим предложили ужин на берегу моря. С наступлением темноты. Чтобы было совсем-совсем романтично. Они с Ольгой, конечно же, не преминули записаться.

И опять была райская красота вокруг (маленькие, словно подсушенные жарким воздухом звездочки теплятся на черном небе, море вздыхает таинственно и тихо), на столе – вкусная еда и вино, на сцене один артист сменяет другого. К восточным мелодиям они уже успели привыкнуть, язык танцев тем более понятен без перевода, но вот этот юный араб вытворяет что-то совсем невероятное: кружится вокруг своей оси минуту, две, три… десять… Как это можно? Откуда в нем столько энергии? Почему у него не кружится голова?

У нее вот кружится. Хотя они с Ольгой удобно сидят на стульях, потягивая легкое винцо.

— Лер, я и с собой привезла бутылочку. А мы ее еще так и не открыли. Давай сегодня?

— Давай. И повод есть: наше пребывание в райских кущах подходит к концу.

— Вон и твой воздыхатель пришел. И все только смотрит и смотрит… Боится от бабы оторваться. Может, тебе самой надо быть посмелее?

— Может быть.

И тут объявили белый танец. Она почувствовала, что где-то в районе лопаток что-то зашевелилось – там, где когда-то были крылышки. И тогда она встала и пошла к нему. Да, рядом с ним –  женщина. Ну и пусть! Она – тоже женщина! И она тоже хочет быть рядом!

Голова кружилась, кружилась… Она закрыла глаза и позволила обнять себя чуть крепче, чем это предполагал медленный танец. А когда открыла…

Его женщина смотрела на них понимающе и печально. Она все знала про нее и тем более про него.

И тогда она вдруг остановилась. И сказала:

— Идите к ней. Насовсем идите.

Ольга уже стояла у выхода и ждала ее.

 

Бутылочка открыта. Маленькие дорожные стаканчики наполнены, стоят в ожидании.  Да только куда им торопиться – в отпуске-то?

— Ну, и чего ты от него убежала? Жены испугалась?

— Вспомнила себя в такой же ситуации.

— Давай рассказывай.

— За два дня до отъезда это было. Пришел домой смурной и жалкий, как побитая собака. Спрашиваю: ты чего такой? Хотя ответ уже знала: верная моя подружка рассказала, что новенькая чертежница написала заявление по собственному желанию. Причина — собралась уезжать в Москву. Сейчас все едут в Москву за хорошей жизнью.

И вот смотрела я на него и не понимала: это – тот самый мужчина, который всегда был таким сильным и уверенным в себе? Даже улыбка – и та у него была победительная. Куда же все подевалось?      Ох, как захотелось закричать, грохнуть об пол тарелку! Остановила скорбная складка в его губах. А главное, почувствовала, что сейчас, в эту вот минуту, я сильнее него. А раз сильнее – значит, просто обязана помочь.

— Ну, и…

— Спрашиваю: а ты сам-то хочешь поехать с ней? Ответ: боюсь, этого не хочет она. И опять эта скорбная складка… И тогда я говорю: а давай об этом спрошу ее я! Набирай номер. Он, как зомби, послушно (послушно!) выполнил мое приказание. И вот ее ласковый голосок в трубке: да-да, я вас слушаю. Представляюсь по всей форме: жена, сами знаете кого. Все про ваши отношения знаю и совсем не против, если в Москву вы поедете  вместе. Вдвоем. В трубке – молчание. Интересуюсь:

— Вы меня слышите?

В ответ:

— Слышу. И вот что я вам скажу: пусть ваш муж остается с вами.

И тут выдержка оставила меня. Как закричу:

— Вот только не надо меня жалеть!

А мне – спокойненько так:

— А я вас и не жалею. Я просто хочу уехать одна.

И – отбой…

— Ну, а он? Он-то что?

— Подошел к окну. Долго-долго стоял там, глядел в темноту. Потом говорит: пойду спать. Мне надо хорошенько выспаться.

— Слушай, Лер, давай-ка все-таки по рюмахе. За то, чтобы твой супруг хорошенько отоспался. И проснулся здоровенький.

— Слушай, Оль… А у тебя… сейчас-то кто ухаживает за твоим бывшим?

— Наша дочь. Сначала не соглашалась, но я упросила. Твой-то хоть трезвенький, работяга, а мой и гулял, и пил. Дочь до сих пор простить не может.

— А ты? Приедешь – и опять на вахту? Почему, Оль?

— А я знаю? Чую, что должна – и все… Знаешь, он когда-то пел хорошо. Так пел! Тогда в моду входили ВИА, ребята одного из них к нему приглядывались, говорили, что, скорее всего, возьмут к себе. Ну, у него голова и закружилась. Сегодня с одними обмывает радужные перспективы, завтра с другими. Так и понеслось… А тем-то не собутыльник нужен был, а певец…

Помолчали, думая каждая о своем.

— Да он без меня просто подохнет, — спустя время, печально вздохнула собеседница. – Подохнет, потому что никому теперь больше не нужен. Вот и вся причина.

— А я раньше я считала, что только любовь…

— Любовь, любовь, — нетерпеливо, с досадой перебила ее Ольга. — Затаскали словечко. Да у нас, русских баб, все и всегда было больше, чем любовь. Как по телевизору. По каналу «Культура».

Какое-то время они опять сидели молча. А когда глазами встретились, в них было недоумение: чего разнюнились-то? Мы что – не отдыхать приехали на этот далекий континент? Ударим весельем по тоске и печали!

Первой, пробуя голос, начала хохотать Ольга. Лера, после недолгого раздумья, присоединилась к ней. И когда уже разошлись, смеялись долго, взахлеб. Пока не устали. А когда так же внезапно остановились, Ольга деловито сказала:

— Как говорила моя незабвенная мамаша — тут без поллитра не обойтись. Бутылку мы с тобой не осилим, а вот по рюмашке…

 

 

НА ОТШИБЕ

 

Махал Махалыч – звали его в селе. Без юмору, без смешинки народу скучно, особенно в нынешнее сумеречное время. Колхоз давно прихлопнули, какого-то управляющего вместо председателя привезли. Да ладно бы мужика – бабу. Утром она приезжает из райцентра на машине, вечером таким же макаром уезжает. Это как – чтобы председатель, ну пусть и управляющий по-теперешнему, жил не в селе, вместе с народом, которым руководить приставлен, а где-то на стороне? Это все равно, как не мать, а мачеха в доме. Чужая.

Ну да где ему разобраться во всех этих новых порядках. Тут с собой – и то не все ясно. Хоть то же имя взять: в детстве был Мишкой, в женихах – Михаилом. А как зажил семейной жизнью, да попер на колхозной работе в передовиках – так и в Михаила Михайловича произвели.

А потом всему – крах. Колхозу, привычной жизни. Да и семейной тоже. Выросшие дети разъехались, жену схоронил. Сейчас ему даже говорить с сельчанами – и то не больно охота. Он и взял манеру: спросят о чем – поглядит недоуменно да и махнет рукой. Ну, и как тут было народу не воспользоваться моментом, Махал Махалычем не наречь? Сказать честно, он и не обижается на это то ли имя, то ли прозвище: пускай тешатся, от него не убудет. Хотя где-то глубоко внутри себя… Народ ведь какой: за глаза – Махал Махалыч, а как в водонапорной башне поломка, как пересохнет в колонке вода —  так и идут во двор к нему, к его колодцу, и тут уж если не полной регалией, так хотя бы Михалычем назовут.

Колодец Михалыч соорудил по двум причинам. Первая – живет на отшибе, на самом краю села, и когда строили водопровод, при советском еще времени, то ли труб не хватило, то ли еще чего, но до его дома линию не довели.

А второе – не больно ему водопроводная вода и нравится. Потому как железом отдает. Ржавчиной. Вот он и почистил заброшенный, вырытый в огороде еще дедом,  колодец, подновил сруб, крышу над ним поставил. Еще и красочкой синенькой прошелся по ней – пусть веселее глядится. Цепку крепкую в райцентре купил. Ну, и стал пользоваться своей персональной водой, еще и односельчан время от времени выручает.

Но вот однажды зашла в его двор женщина совсем незнакомая. И мало того, что незнакомая,  еще и всем видом не своя, не деревенская. Местные бабенки больше в байковых халатах ходят, а эта в цветастом сарафане; местные повязывают платок узлом под подбородком, а у этой платок – чудное дело – жгутом перекручен, и концы его отведены назад. Получается, голова как венком опоясана. Кто такая?

Вышел Михалыч по такому случаю на крыльцо.

— Здравствуйте. Говорят, у вас колодец есть. Можно, я водички наберу? – спросила незнакомка.

Тут уж не отмахнешься, пришлось отвечать:

— Чего же нельзя. Для того и сделано.

Тем же вечером пришел за водой Василий, давний Михалычев дружок, с которым они вместе когда-то и пахали, и сеяли. Присели на крылечко, закурили.

— Ты подумай, Михалыч, совсем народу работы не стало. На посевную своих людей из района привезла. Управляющая-то. Убирать, говорит, они же будут. Объясняет: у них техника такая, что вы в ней не сообразите.

Михалыч, по привычке, молчал. А Василий шел дальше:

— И чем теперь местному народу заниматься? Только и остается – самогон гнать.

В ответ опять – молчок. Дружок осерчал:

— Ты совсем немтырем становишься. Женился бы, что ли. Вон и невеста в селе объявилась.

— Кто такая? – отверз, наконец, уста Михалыч.

— А-а, интересно все же… Бабенка вполне справная, стала на квартиру в пустой Дунькин дом. Говорят, картины рисует. Ненашенское, конечно, занятие, и потому непонятно, чего она в нашем селе забыла. Ну да у всякого свои причины. Так что заказывай, Михылыч, картину.

Михалыч, опять свое прозвище оправдывая, только рукой махнул: зачем ему?

А перед сном, поужинав хлебом с кружкой молока, вдруг задумался: а чего бы ему и вправду не завести в доме картину? Стена-то над диваном все равно пустая. Над кроватью – тут всегда ковер висел. Пока жива была матушка, это была картина с крутошеими лебедями, плавающими в пруду, и девицами вдоль по бережку – пышноволосыми, глазастыми, с красными, что тебе яблоки, щеками – тоже, видно, какой-то художник нарисовал. Они с женой завели уже настоящий ковер, фабричного производства, с цветными узорами да разводами. Он и сейчас висит, и никакого другого, пожалуй, больше не предвидится. А вот над диваном…

И когда женщина в перевитой косынке пришла за водой в другой раз, он решил не отмахиваться, а поговорить с ней по-человечески. Для начала спросил имя-отчество. Она несмело представилась:

— Милана… Можно без отчества.

Он удивился про себя: Милана? Это еще что за имя? Маланьи в их краях – да, водились, но ведь это когда было-то. Сейчас имена другие пошли. А Милана… это почти что милая. Это же выговорить невозможно! И зачем выдумывать такие трудные имена?!

В общем, обошелся без имени. И когда эта… Милана… шла уже назад, от колодца, остановил ее вопросом:

— Вы, говорят, картины рисуете? Я бы, пожалуй, приобрел одну.

— А вы приходите ко мне. Посмотрите, может, какая и понравится.

И на другой день они пошли к ней вместе. Ведро с водой нес он, Михалыч. Ну, а как же? Не пойдешь же рядом с нагруженной женщиной порожняком.

Дунькин дом — известное дело – не дом, а домишко. Хозяйка давно умерла, и никто не подправлял рассохшиеся полы, не подновлял обсыпающуюся штукатурку. И все в доме было, как при хозяйке – по старинке: стол, лавки вокруг стола, кровать у стены. А вот картины, на полу вдоль стены расставленные – это внове. Стал разглядывать. Девчонка сидит на лавке, голыми ногами болтает – ну, это он и без картины каждый день может увидеть. Мальчонка белоголовый… В их селе, после того, как сюда повалили откуда-то из своих краев армяне, больше черноголовые да черноглазенькие бегают. Он, Михалыч, с советских времен привык все национальности равными считать и против армян ничего не имеет: раз там, на родине, стало вам плохо, живите у нас, земли на всех хватит. А все-таки обидно, что светленьких-то голов среди играющей на улице пацанвы почти не стало. И имена… Ашотик, Гарик, Левон – кличут по вечерам женщины, созывая ребятишек домой. И не слышно знакомого: Иван, Вовка, Петька… да тот же Мишка, в конце концов…

Однако он пришел сюда не за тем, чтобы об именах размышлять. Он пришел за картиной. И вот, кажется, та, которую он унесет домой. Совсем простенькая картинка – букет цветов. И все они такие знакомые-раззнакомые: ромашки да васильки, да желтая кашка, да ржаные колоски среди них. Лето красное минет, а они у него над диваном так и будут цвести – глаз радовать, душу греть.

— Вот эту возьму. Говорите цену.

— Да вы можете и не платить ничего. А лучше наделали бы мне рамочек. Рамочек мне не хватает.

С тех пор так и повелось: то она к нему за водой, то он к ней с рамочками. Народ, конечно, все это наблюдал, делал прогнозы. Озвучил их тот же Василий:

— А что, Михалыч, не пора ли тебе в сам-деле…  У вас ведь уже кооператив образовался: она рисует, ты рамочки мастеришь. Вы бы ладком, мирком – да за свадебку…

Михалыч не стал отмахиваться, ответил словами:

— Людей на старости лет смешить?

А сам тем же утром, когда она пришла за водой, вдруг взял да сказал:

— И чего мы ходим туда-сюда? Оставайся у меня насовсем.

Ее, кажется, не обидело, что он без согласования с ней на «ты» перешел. Дружелюбно,  даже с улыбкой,  ответила:

— Хорошо, Михаил.

У него по сердцу как ангел пробежал: Михаилом назвала. Именем, от которого он почти отвык.

 

Старенький чемоданишко – все, что она принесла вечером. «О-о-о», — пропела уважительно, оглядев его дом и сравнив с Дунькиными «хоромами».

Свадьба – какая уж там свадьба. Но стол они, уже вместе, собрали, друг напротив дружки сели. Михалыч наполнил рюмочки взятой по такому случаю беленькой. Без лишних, ненужных слов, чокнулись. Выпили. Потянулись вилками к салату.

Михалычу и от одной рюмки хорошо стало. А она – заметил он – была не прочь еще выпить, только сказать не решалась. Так он и не стал ждать никаких слов, взял да налил по новой. После второй вдруг и разговорился: стал рассказывать про то, что жили они с женой ладно, и детей вырастили вроде неплохих – все в городе теперь живут, работают,  детей, то есть внуков его, растят, да уж больно редко навещают. Скучно им в сельской, как они говорят, глуши, а ему скучно одному. Но вот теперь, когда они будут вместе…

Милана сама вдруг потянулась к бутылке, налила и ему, и себе, вот только ждать его на этот раз не стала – опрокинула рюмашку первая, а, выпив, посмотрела на него туманно и даже как бы с легкой усмешечкой.

— Ладно жили, говоришь? Это хорошо. Это просто замечательно. А вот у меня ладно никогда не было. Никогда! Даже в детстве. Отец пил, мать пила. Школу кое-как кончила – что дальше? Учительница по рисованию говорит: у тебя талант, развивать надо, а… на какие шиши? Родителям не до меня… В общем, ушла я из дома.

Михалыч слушал, сочувствуя гостье всей душой.

— Ну и – как же ты дальше?

— А как многие такие же… Общага… официантка в кафешке… по вечерам картинки малюю… кавалеров меняю, как перчатки…

Милана опять потянулась к бутылке, опять выпила, не дожидаясь его, и понесла совсем уж непотребное:

— Думаешь, обрадовал меня, осчастливил? Да я, если бы захотела, могла бы и в городе… не хуже, а лучше, чем в вашей дыре… у вас тут теперь даже молока не купишь – крестьяне, называются…

Он слушал ее, дивясь и не веря, что человек может так быстро перемениться: вот только тихой да кроткой была, вот только имя свое — Милана – оправдывала, и вдруг – на тебе…

Когда ее речи стали совсем уж дерзкими и путаными, он, сам того от себя не ожидая, стукнул кулаком по столу:

— А ну, марш на диван! Под свою картину…

 

Милана (да какая там «милая» — глаза бы не глядели!) упала на диван кулем и всю-то ноченьку ворочалась, бормотала чего-то, вздыхала со стоном, будто кто ее душил, — ну да, с ней все понятно, а он-то чего в потолок глядит? Глядит и костерит сам себя последними словами: красоты захотел, дурак? Ну, ешь теперь полной ложкой. Да запивай еще. Пример перед глазами…

Ругал Василия: ладно он, Михалыч, с краю села живет, а тот-то в самой середке – неужто за ней ничего не замечали? Чего ж не сказал, не упредил? Нет – «женился бы в сам-деле…»

А сам что – маленький? – обрушивался опять на себя. – Свою жену сызмальства знал, потому без ошибки и вышло. А тут… загорелось ему… одному, вишь, скучно… зато теперь больно весело стало…

Потом в его измученную горькими мыслями головушку пришла такая: да что – она одна, что ли, вот так-то? Как все перевернулось в стране, как пошла эта дурная перестройка, как пооставались люди без работы – многие стали находить утешение в бутылке. Где-то ведь ее отец работал до этого. И мать. Что не спросил?..

Да что спрашивать – у них в селе, что ли, не так? Василий правильно сказал: люди бесхозные остались, государству ненужные. А приезжающая управляющая – она сама человек подневольный. Что велят, то и делает. Велят работников из района везти – она и везет. А что местных оставили без работы…

Без работы человек дичает. Даже личным хозяйством – и то не хочет заниматься. Она, Миланка-то, верно сказала: только называемся крестьянами. Это же надо: молока в деревне теперь не найти! А если и купишь – то только у тех же армян. Они-то сразу поняли, что на чужой земле их никто кормить не будет, понастроили хлевов да  сараев, завели скотину. Раньше, при колхозах, как весна – один колхозный трактор пашет все личные усады сразу – они так и шли за домами, один за другим, образуя одно поле. Людо-дорого было потом смотреть, как хозяева торят межи, восстанавливая границы своего усада, как дружно, все семейством, сажают картошку – основную крестьянскую еду. А теперь… Теперь на тех усадах, на той земельке, что кормила их, стоят армянские скотьи постройки, а где их нет – земля зарастает ивняком и чертополохом.

 

Милана с утра глядела искоса, обидчиво, но когда он позвал ее пить чай, сникла вдруг, опять стала тихой.

— Вот теперь ты знаешь, какая я.

Не дождавшись в ответ ни звука, сказала еще:

— Пойду, наверно, в свой домок.

И опять он промолчал.

Так, молча, и допил чай, вышел на улицу. Сошел с крылечка, поднял голову к небу. Ах, хороший занимался денек! Такой уж светлый, такой благостный… И чего ей, заразе, надо?.. В хороший дом пришла. Мужик не пьет, не бьет. Становись к плите, свари щей, а потом рисуй, сколько твоей душеньке угодно.

Душенька-то вот только… больная. И признайся  себе, Михалыч: залечить ее раны тебе не под силу. Тут какое-то особое снадобье требуется, а ты его рецепта не знаешь…

Оглянулся – а она уже стоит на крыльце со своим драным чемоданишкой. Стоит и стоит. И чего медлит? Вышла – так иди, не дли муку.

— Михаил… можно, я напоследок водички из твоего колодца попью?

Как и в тот, в первый раз, он сказал:

— Чего же нельзя. Для того и сделано.

Пошли в огород. Звякая цепкой, Михалыч опустил и вынул ведро. Она зачерпнула кружкой.

— Хорошая у тебя вода, Михаил.

И вот это «Михаил», сказанное дважды,  так резануло по сердцу, что он вдруг разозлился и пошел на грубость:

— Хорошая, говоришь? Ты могла бы каждый день ее пить. Вместо белой-то отравы.

И отвернулся.

А когда обернулся, увидел, что она уходит прочь.  И опять его резануло чувство, которому он и названья не знал. Боль? Жалость? Одинокость? Все вместе… Стало трудно дышать.

Сделав над собой усилие, он все же набрал в грудь воздуха и выдохнул в два приема:

— Ми… лана…

Она замедлила шаг.

— Не уходи… Ты мне вернула… имя. Кто еще и когда назовет  меня Михаилом?

 

НАДЕЯ

 

Старуха готовилась помирать.

Узелок у нее был припасен давно. В узелке — платье, чулки, тапки. Платье – трикотажное, дочь привезла в подарок еще на восьмидесятилетие, и Пелагея тогда сказала ей: «Если уж и буду носить, то не здесь». — «Где же?» — недогадливо спросила дочь. Она в ответ только усмехнулась. А про себя подумала: трикотажное – это хорошо. Зимой в нем не так холодно, а летом не упреешь. И опять усмехнулась, теперь уж на саму себя: да если ТАМ-то – разве не все равно?..

Чулки же были куплены давно, еще в те времена, когда их полно было в магазинах. Она и взяла – сразу двое: одни носить, другие для узелка. Теперь носят колготки, но ей-то они зачем нужны? В привычном способнее будет лежать.

А тапки… Одни уже износились; вот так же приехала дочь: ой, мам, комнатную обувь забыла, а у вас чистота… Ну, она их и вынула: старушечьи, мол, конечно, но откуда ж у нее быть другим.  Потом донашивала эти тапки сама, а на замену купила уж повеселее, в цветочек – мало ли что…

Старуха, конечно, догадывалась, что узелок в ее приготовлениях – не самое главное. А что главное — кто ей ответит на этот вопрос? С таким вопросом к батюшке надо идти, да где его взять, батюшку, если церковь в селе порушили, когда ее еще и на свете не было?

Словом, остается рассчитывать на собственный ум, а он уж подводить стал. Память – никуда. Зайдет на кухню и встанет в недоумении – зачем шла? Сноха уже не раз говорила: пора тебе генеральский пост сдавать, в рядовые переходить. Злыдня… верховодить хочет… Ну нет, пока она еще на своих ногах ходит, пока она и оладушки в силах испечь, и щи, если надо, сварганить. Так что не спеши в генералы, Надея…

 

Надея – это придумал сынок. «Надежда» ему неинтересно показалось. Еще выдумал, что лучше нее, Надеи, на свете никого и нет. Молодой был, чего еще соображал…

Молодой был, молодой и остался. Вон они на стене, два портрета: муж, Фаддей Никитич, и он, Алешенька – волосенки русые вьются, в губах улыбка заплуталась. Старый воевал в Отечественную, молодой – не понять в какую. Теперь-то ее называют афганской, а когда забирали – никто ничего не знал. Полный был секрет…

Старый со своей Великой войны вернулся, а молодого – с не понять какой — в цинковом гробу привезли. Она, мать, убивалась, а Надея… Нет, плакала, конечно, лила слезоньки, только как-то быстро, по ее, Пелагеиным, понятиям, утешилась. «Нынче концерт, мама, пойду схожу»… А то и без концерта уметелит к какой-нибудь из подружек. Она ее вразумляла, конечно: не слишком ли скоро свободу почуяла? Не рано ли в полет пошла? «В какой полет, мама – к Веруне вязать пойду».

Слава Богу, работать ее научила. А то ведь когда в дом пришла – не умела ни корову доить, ни огурцов-помидоров посадить. Сынок заступался: «Она же в городе жила, мама…» Вот и пусть бы жила, неужто своих, деревенских,  девок мало? – вскипало у нее внутри. Пускай бы так и стояла на своем базаре, торговала обувкой, жевала батон с пакетным молоком.

Да, за обувкой он тогда и поехал… а привез вон кого. Околдовала она его, что ли? Чтобы вот так, сразу… Сказал – любовь с первого взгляда. «Из какой она семьи-то?» — допытывалась Пелагея. Оказалось —  у девки ни отца, ни матери, – в детдоме выросла. После детдома получила койку в общежитии. Всего приданого у невесты оказалось – сумка в клетку, не слишком сильно барахлишком набитая. «Все у нас будет, Надея, вот увидишь…»

А – и будет! Если она, Пелагея, даст маху, дом на нее запишет. Ну да пока она в своем уме, понимает, что дом родной дочери должен достаться.

… Вон с огорода пришла – руки у крана моет. Уже не молодка, фигурой уже оплыла, и волосы как известкой сбрызнуло. Городская дочь старше нее, а выглядит куда моложе…

— Мама, к телефону подойдете?

— Ай звонит кто?

— Звонит.

Дочь, легка на помине.

— Приехать собираетесь? Завтра? Вот и хорошо. Ставь пироги, Надея. Тем боле что завтра праздник.

— Какой, мама?

— Троица. Надо бы знать. Чем только твоя головушка забита.

Тут и пришла ей в голову мысль: приедут-то на машине. Вот она и попросит свозить ее в райцентр. Там церковь есть, и батюшка, сказывают, такой хороший…

 

В церкви была благодать: пол травкой устелен, березонька как в лесу стоит. А уж как сладко поют певчие…

К исповеди она пошла первой: ну-ка, есть ли тут кто старее ее? А батюшка оказался совсем молодой, с редкой бороденкой, волосы в косичку заплетены. Можно ли такому верить? Ну да коли приехала…

— Батюшка, мне уж недолго осталось… и узелок приготовила… А душа непокойна: что я еще-то должна сделать?

— Это хорошо, что душа беспокоится.

Поглядел на нее жалеючи. И сказал так:

— Вы долго пожили. Всякое, наверно, за такую жизнь было. И вас обижали, и вам, наверно, обижать приходилось. Приходилось ведь?

— Да нет вроде.

— А вас обижали?

— Да еще сколько! Если начну рассказывать – до вечера не управлюсь.

Батюшка помолчал. Потом сказал твердо:

— Вот это и надо: всех своих обидчиков простить. И самой – тут уж вы сами знаете у кого – прощения попросить.

 

И вернулась она домой в полном смятении…

Надея уже накрыла на стол. Что-что, а встретить гостей она умела: вон и салаты всякие на столе, и картошка дымится, и курочка своя, не покупная синяя…

Зять разлил по рюмкам привезенное вино. Она пригубила со всеми, стала расспрашивать про внуков. Даша на море укатила – от учебы отдыхать, Виталик, молодой папаша, в командировке – с правнучкой сегодня жена занимается. Хотели и они поехать, да что-то девчонка засопливела…

Пелагея слушала, а из головы не выходило: «всех своих обидчиков простить»… Да как же можно простить человека, коли он виноват? Это какая-то несправедливость получается. Ту же Надею взять… Одно время стала замечать Пелагея, что сноха ведет себя как-то по-странному. То на концерт открыто собиралась, докладывалась – вернусь тогда-то, а тут… глаза прячет, щеки маковым цветом горят… Пошла она к Настасье Перепелихе, та всегда все про всех знает. Настасья ей как на духу: с Генкой Макеевым у нее шуры-муры. Генка ее к себе жить зовет.

Она не помнит, как и до дому добралась. Легла на постель прямо в одеже – не было сил раздеться. Какое там раздеться – вздохнуть не было сил, так ее придавило обидой. Взяли в дом, считай, голой, ничем ни разу не попрекнули (по крайней мере – вслух), ест-пьет с их стола… а она, как тот волк: сколько его ни корми – все в лес смотрит… И это она должна простить?!

Не сдержалась она в тот вечер, дождалась Надею с поля (тогда свеклу еще руками убирали) да и выдала ей по первое число. И та — хоть бы слово возразила (а чего тут возражать, коль виновата?), хоть бы слезинку пролила (знала, что не разжалобит ее!), молчала, как пень, как камень. Но, видно, все-таки проняла она ее, усовестила, коль та же Настасья спустя время сказала: «Как бабка пошептала».  — «Не пошептала… выражалась громко. И прямо в глаза».

Ишь, сидит, как не виноватая. Как равная им всем сидит…

— Мам, надо ехать. Аленка внучку рано приводит, чтобы на работу не опоздать.

— Ну, надо так надо…

Это уж ночью, когда сон про нее забыл, когда все глазыньки в потолок проглядела, пришла ей в голову мысль: внуки – хорошо, правнучка – замечательно… А она, мать? Она-то пока живая. А она, родная-то дочка, скинула ее на руки снохе. Лишний раз не позвонит, не приедет. А если она сляжет? Охота ей из чужих рук стакан воды принимать?

Тут же припомнились Настасьины слова:

— Да чего ты ее гнобишь, сношеньку? Алешу уж не вернешь, а она молодая. Да и ребятишек жалко. Будто не знаешь, что у Генки двое малых после смерти жены осталось.

— А я с кем останусь?

— Да у тебя вроде дочь есть.

Да. Вроде есть. А вроде и нету…

Вот, батюшка, до чего ты довел: вместо того, чтобы успокоить, утешить старуху, разбередил всю душу. Сама себя наизнанку выворачиваю. Придется уж, видно, припомнить и тот разговор, который она старательно забывала, а он забываться не хотел. Так же вот приехали прошлый год дочь с зятем, и тоже лето стояло; отобедав Надеиными разносолами, зять ушел подремать под яблоню, а дочка с Надеей уселись в холодке на крылечке. Она хотела выйти, посидеть с ними, да остановилась за занавеской (занавеска, как и во всех сельских домах, висела в проеме открытой двери, чтобы свежий воздух в дом шел, а мухи не залетали). Остановил ее разговор.

— Надь, меня совесть мучит. Я – дочь, а живешь тут, заботишься о маме ты.

— Ну, что же делать, если у вас жилье в городе и вся жизнь в городе?

— Надо маму к себе взять.

— Это на ваши-то городские метры? Да и не поедет она от родных стен.

Помолчали. Потом дочка:

— Хочешь, я с ней поговорю? Про Гену.

Не сразу Надея ответила:

— Теперь уж чего… Теперь уж поздно. У него уж и детишки большие. А я…

Надея опять замолчала. Пелагея дышать забыла – ждала, чего еще та скажет. Только одно слово еще и добавилось:

— А я… старая.

Всего одно словечко, а резануло — будто серпом…

 

КЛЕОПАТРА ПЕТРОВНА, ЦАРИЦА КЛИЗМЫ

 

Когда от Гали ушел муж, она решила не впадать в тоску и панику. С ним, что ли, не тосковала, когда приходил домой пьяный в стельку и тут же заваливался спать? А паника ее, можно сказать, и не покидала: сохрани-ка душевное равновесие при такой жизни. Пришел пьяный – это еще хорошо, а бывает, пропадет на два-три дня, и она ходит, мучается – где он, что с ним…

На этот раз Жорик ушел, кажется, насовсем. Две недели – срок серьезный, а тут еще соседки подтвердили: видели его на другом конце города с женщиной. Одной и той же. Несколько раз…

Тут Галя и решила: хватит страданий! Надо начинать жить сначала. И по-другому.

Перво-наперво она, пенсионерка, решила устроиться на работу. Чтобы осуществить все задуманное до конца, ей требовались некоторые средства. Выручила соседка Лилечка, старшая медсестра больницы: «Санитаркой пойдешь?» — «Санитаркой?» — задумчиво переспросила Галя. «Ну не врачом же!» — чуть-чуть даже обиделась Лилечка. И Галя тут же бодро спросила, когда ей выходить на службу.

— Да хоть сегодня, — горестно вздохнула Лилечка. – Младшего медперсонала не хватает. Так же, как и среднего, между прочим.

— Нет, приду завтра, — огорчила ее Галя.

И, более не медля, отправилась в парикмахерскую. А здесь, опустившись в кресло, заявила:

— Стригите меня под Мирей Матье!

Парикмахерша, не ожидавшая от немолодой клиентки подобных запросов, опешила:

— Под Мирей Матье? Там изюминка, между прочим, в воздушности прически. У вас хотя бы фен есть?

— У меня есть бигуди, и они меня никогда не подводили, — веско произнесла Галя, поставив тем самым парикмахершу на место. И та взялась за дело…

Обновив прическу, Галя отправилась в магазин, в отдел бижутерии, и высмотрела там самые яркие, самые крупные серьги. Продавщица, как и парикмахерша, тоже начала было высказываться по поводу возраста («оно вам надо – до плеч будут висеть»…), но Галя и ее решительно пресекла:

— Что – только вам, молодым, хочется быть красивыми?

И любовно посмотрела на выбранные сережки: в середке – крупная капля вишневого цвета, вокруг нее стекляшки (да понимает она, что стекляшки!) поменьше, но ведь сверкают-то, как алмазы!

Завершить перемены во внешности она решила в парфюмерном отделе, и здесь ее немного качнуло: одобренные продавщицей духи стоили столько же, сколько стрижка, покраска волос и серьги вместе, и даже еще дороже, но покупательница нашла выход:

— А «Белая сирень» у вас есть? Были раньше такие хорошие духи.

— Хорошие? – усмехнулась продавщица. Но духи подала. И Галя тут же попросила выбить чек.

Когда на другой день она появилась в хирургическом отделении больницы, заведующий был несказанно удивлен: старшая медсестра говорила, что на работу выйдет скромная немолодая женщина, а тут…

— Клеопатра! – выдохнула, едва сдерживая смех, но и удивление тоже, случившаяся рядом молоденькая медсестра с красивым именем Нелля.

Клеопатры заведующего не интересовали; ему нужна была  аккуратная, чистоплотная женщина, которая убирала бы палаты и коридоры отделения с тем же старанием, что и собственную квартиру. Но вскоре он должен был признать, что именно так новенькая санитарочка и убиралась. И большие серьги при этом ей совсем не мешали. Мало того, когда она появлялась в палатах при полном своем параде, больные невольно подтягивались, старались и сами пригладить смятые за ночь волосы, одергивали халаты, торопливо прибирались на тумбочках…

Со временем и медперсонал, и больные заметили у Гали-Клеопатры еще одно достоинство: никто не умел так хорошо ставить клизмы, как она. Особая морока была с мужиками: пока стоят в коридоре, дожидаясь своей очереди – смелы и насмешливы, а зайдут в Галин кабинет (так она сама его называла) – и впадают в столбняк и непреодолимую робость. Другие нянечки от этого начинали сердиться, иногда и грубить мужику, а Галя спокойненько, как малому дитяти, говорила:

— Ложитесь на левый бочок.

Тронутый такой заботой и лаской, мужичок покорно ложился. А Галя, не мешкая, тем же медовым голосом предлагала:

— А теперь только и остается — спустить штанишки.

Ну, и как тут было не выполнить просьбы – при таком-то обращении?

Самое же главное – довольны были хирурги: после Галиных процедур в животах пациентов было чисто, будто они наводили там эту чистоту с помощью какого-нибудь фортранса. Словом, вскоре Галя стала считаться в клизменном деле лучшим специалистом, и сам заведующий, случалось, направлял к ней больного с просьбой подготовить к операции — срочно.

… Галя однажды не выдержала, подошла к пересмешнице Нелле и спросила: кто же она такая, эта Клеопатра.

— Да царица такая была, — на этот раз вполне серьезно разъяснила ей сестричка. – Причем – красавица из красавиц.

— А где же она правила?

— Да в Египте.

— То-то я думаю – зовут не по-нашему.

— Она была царица Египетская, а вы… — тут уж Нелля не выдержала, опять перешла на смешки, — а вы у нас царица клизмы!

Смех смехом, но к Галиному имени с той поры стали прибавлять отчество Петровна, а кто и прямо навеличивал ее Клеопатрой Петровной. Вроде с юмором, но скрывали за ним кто что: кто – уважение, а кто и зависть – ишь какая, все у нее не как у людей. Что серьги, что эти… клизмы.

Точку во всем этом разнообразии мнений поставила Лилечка:

— Все бы так работали – мы бы давно при коммунизме жили! Без всяких там перестроек.

 

Месяца через два-три встретилась Галя в «Пятерочке» с неверным мужем. Жорик оторопело смотрел на нее, забыв о покупках. Потом решил сверить свои впечатления, причем не с кем-нибудь, а с самой Галей:

— Галь, это ты?

— А то, — подтвердила покинутая супруга.

Ответ Жорику показался неполным. Он спросил опять:

— А где же ты – такая – была раньше?

Галя-Клеопатра не замедлила с ответом:

— С тобой, дураком, теряла лучшие годы жизни.

И пошла себе дальше, оставив Жорика в тяжелых раздумьях…

И вот когда она прочно – так казалось ей – утвердилась в новой жизни, эта самая жизнь преподнесла ей новое испытание.

… Утром – Галя еще толком и не проснулась – раздался звонок в дверь. Она машинально набросила на себя халат, машинально открыла дверь. На лестничной площадке стояла блондинистая девица современных субтильных форм, а перед нею – глазастенькая девочка лет пяти-шести. Девица сказала странное:

— Сил моих больше нет. Теперь потетешкайтесь с девчонкой вы.

Галя по-прежнему молчала, не понимая: почему она должна тетешкаться с чужим ребенком? Блондинка не спешила что-нибудь разъяснять. Вытащив из сумки полиэтиленовый пакет, протянула его Гале:

— Это ее документы.

И только сейчас, глянув на остолбенело молчавшую хозяйку квартиры, добавила:

— Не сомневайтесь – это ваша внучка. Папаша ее, ваш сынок, совсем об этом забыл. А я вам забыть не дам. Гуд бай…

И исчезла. Как сон, как утренний туман, — всплыла в ошарашенной Галиной голове где-то слышанная фраза…

 

Перед тем, как взяться за швабру, Галя зашла в Лилечкин кабинет и по-соседски, чистосердечно все ей рассказала. Когда старшая медсестра была чем-то недовольна, а то и возмущена, она произносила известную всему среднему и тем более младшему медперсоналу отделения фразу: «Еще раз повторяю для непонятливых».

— Еще раз повторяю для непонятливых, — услышала Галина Петровна. – Ты, Галь, конечно, Клеопатра и царица клизмы, но теперь-то тебе предлагают быть еще и мамашей. Вспомни, сколько тебе лет! Ты потянешь?

— Не знаю, — честно сказала Галя.

— А я знаю! Нынче твоей глазастенькой шесть, а придет время – будет шестнадцать. Да что шестнадцать! Уже через год она начнет требовать у тебя айфон! Потому что они есть у всех ее ровесниц! А еще джинсы и кроссовки с иностранными этикетками – я через это уже прошла. Ты потянешь?

И опять честно Галя сказала:

— Не знаю.

— Так зачем же ты оставила девочку у себя? Почему не отвела в милицию или, как там она теперь называется… Есть и другие органы, которые должны заниматься брошенными детьми.

— Она… такая миленькая.

— Еще раз повторяю для непонятливых: это сейчас она такая. А завтра…

 

Покончив с полами, Галя закрылась в своем кабинете – на ключ, чтобы еще раз спокойно вспомнить сегодняшнее утро…

— Ты правда моя бабушка?

— Хм… Я бы, может, и не призналась, да глазенки-то у тебя – чисто папкины — большие  и в длинных ресницах. Ты помнишь отца-то?

— Нет. Мама говорит: он ушел, когда я была совсем маленькой.

— Сначала от нас с отцом ушел, потом от вас ушел. Как тот колобок… А теперь и мама ушла. Как ты думаешь: проживем мы без них?

Она тут же пожалела о своем вопросе: нашла, кого спрашивать! – как вдруг услышала неожиданно разумный ответ:

— Ты сейчас пойдешь на работу, бабушка, а меня отведешь в садик. Меня всегда кто-нибудь отводил, если мама утром проснуться не могла. А вечером заберешь. Меня всегда кто-нибудь…

В дверь постучали. Клеопатра Петровна открыла – это была опять Лилечка.

— Думаю: не ревет ли, сидит? Молодец, что не ревешь.

Старшая медсестра привычно оглядела Галин кабинет: все, все здесь было в полном порядке, все сияло чистотой, и потому без опасений можно было присесть на главный объект Галиного кабинета – краешек кушетки; хозяйка же кабинета, не чинясь, сидела на крышке унитаза – нет, не плача и не рыдая, но очень невесело опустив голову со стрижкой под Мирей Матье.

— Вот думаю: чего они у тебя такие? – начала Лилечка, со строгой начальнической ноты перейдя на душевную, соседскую. – Ладно, Витька – молодая дурь покоя не дает. Но этот-то старый хрыч… Ему чего не хватало?

— Говорил: скучная ты женщина, Галюха. Не умеешь понять радости жизни.

— Ага. А он понимает. Видела его как-то с новой пассией: оба идут поддатые, только что песни не поют…

В дверь опять постучали, а следом в проеме показалась белокурая головка Нелли:

— Лилия Андреевна, Лена звонила, у нее ребенок заболел. Кто будет перевязку делать?

Вот и поговори по-соседски…

— Да кто – я и буду.

И уже по-командирски:

— Галина Петровна, а ты давай в пятую, там тяжелую привезли, помоги определиться…

Закрывая свой кабинет, его хозяйка поймала себя на неожиданной мысли: а признайся-ка ты себе, Галина Петровна, не потому ли ты и кинулась наводить красоту, что внутри себя была согласна с мужем: скучная она, скучная. Одна работа всегда была на уме, и совершенно было наплевать, как она выглядит. И вон как резко ее качнуло: стригите меня под Мирей Матье, дайте мне серьги до плеч… Потрогала свои стекляшки: снять? Выбросить, спустить в этот вот унитаз?

Господи… о чем она думает, если сегодня… вечером… хорошо, что макароны остались…

 

Разогрели макароны, посыпали тертым сыром. А еще на столе были апельсины и мармелад — Галина Петровна успела забежать в магазин. Детям нужны витамины и сладости…

— Ешь, Лизавета, ешь.

— И уговаривать не надо. У меня макароны – любимая еда.

— Да ты что? Вот хорошо-то. Наварил кастрюлю, и грей – то с сыром, то с творогом. А то, глядишь, и мясцом разживемся. Мясцо-то любишь?

— Котлетки. Туда накрутить хлебца побольше да картошечки – и котлеток мно-о-го будет.

Галина Петровна застыла с вилкой в руках. Вздохнула:

— Умница ты моя, разумница. Где только таких деток берут.

— У мамы с папой… А тебя как зовут, бабушка?

— О, у меня много имен. Основное – Галя, Галина Петровна. Запасное – Клеопатра. Клеопатра — это царица такая была.

— Ты тоже на царицу похожа.

— Чем же, интересно?

— А сережки – как у царицы.

— Да я их выбрасывать собралась.

— Не надо, бабушка, не надо!

— А что же надо?

Внучка посмотрела на нее Витькиными глазами и выпалила:

— Надо быть красивой – вот!

И опять Галя застыла над тарелкой. Да что же это за ребенок такой?! Лилечка – серьезная женщина, плохого совета не даст. И если слушать ее – не надо ей пускать эту девочку в свое сердце, ему и так есть от чего болеть. А если слушать внучку…

— Бабушка, а Новый год скоро?

— Ну, не так чтобы скоро, но через месячишко…

— А мы с тобой елку наряжать будем?

— Гм… Наверно… у нас еще есть время на раздумье.

Тут положила вилку и Лизавета. Положила, устремила глаза в потолок и проговорила:

— А я раздумываю уже сейчас. Нарядим мы с тобой елку, нажарим котлет с макаронами, сядем за стол. И тут — звонок. Кто там? А там – мама с папой пришли! И еще дедушка с ними! У нас ведь есть еще и дедушка?

Слезы уже бежали по Галиному лицу, но она их не вытирала: чего уж там было таиться, от кого?!

— Мое ты дитя… Никому тебя не отдам. Никому!

 

 

ЧАСИКИ

 

… Когда-нибудь ты будешь большой и совсем другой. Не веришь? Я тоже когда-то не верила. И думала так: буду всегда такая, как сейчас. Как в детстве. Нет, внешне я, конечно, стану меняться, а как же иначе, но вот внутренне… Меняться внутри себя я совсем-совсем не собираюсь. Вот сейчас, невзрослая, я прекрасно знаю, что такое хорошо, и что такое плохо. Знаю, как надо — правильно! — поступать в той или иной ситуации. И буду знать это всегда! И без колебаний все и всегда делать хорошо! Но… пришло время, когда я с удивлением заметила, что границы между «хорошо» и «плохо» размылись, а то и вовсе превратились в свою противоположность. Получалось, что я… изменилась? Изменилась – должна была констатировать факт. Изменилась настолько, что порой вынуждена спрашивать себя: та наивная, доверчивая, все наперед знающая девочка – это была я?!

Так же будет и с тобой. Потому что так бывает со всеми. И все-таки, думаю, не все исчезает бесследно, что-то из наивного, доверчивого, все наперед знающего детства человеку удается в себе сохранить. Можно, я помогу тебе ПОМНИТЬ?..

— Бабушка, я хотел бы быть вечным ребенком.

Это что-то новое. До сих пор я слышала фразы: «Вот когда я был маленьким…» — «А сейчас ты большой?» — «Конечно». Это звучало и в пять, и в шесть лет. И вот тебе семь, и… что я слышу?

— Но зачем? – донельзя удивленная, спрашиваю я.

— Чтобы всегда играть с Соней.

Ох уж эта Соня… Ты, житель шумного, богатого на всяческого рода фейерверки и развлечения мегаполиса, приезжаешь в гости к нам, в маленький провинциальный город, и первая твоя фраза: «Если бы ты знала, как я соскучился по Соне!»

Любовь в такие годы, пишут психологи, явление не такое уж редкое. Я наблюдаю твою любовь. Пять, шесть, семь… сейчас тебе уже девять лет, закончены два класса. Ты уже умеешь читать и писать и – дитя 21-го века – не любишь ни того, ни другого. Компьютер, айфон – твои любимые игрушки, твое любимое занятие и времяпрепровождение. Про школу ты уже успел сочинить крамольные стихи:

 

По камешку, по камешку

Мы школу разберем…

 

А я школу в свое время любила. Но… тогда ведь и школа была другая. Учебные программы не перегружали наши умы и позволяли самостоятельно и неспешно видеть, обдумывать, постигать окружающий мир. Теперь, в вашей школе, есть даже такой предмет: окружающий мир, а мы этот мир изучали без всяких программ. Может быть, это было не совсем полноценное постижение (что-то мы, руководимые не научными разработками, а только собственным внутренним чутьем, упускали), но зато уж что постигали – то было наше. Нашими были зима с санками и ныряниями в сугробы, лето с речкой, точнее, с озером, но мы всегда говорили: пошли на речку! У берега – тина едва не до колен, но потом дно все ровнее, все тверже, и вот ты уже отталкиваешься от него ногами и плывешь, плывешь… вода – счастье, воздух – счастье, синее просторное небо – тоже счастье! А весна – это уже всем счастьям счастье! Весной, самой–самой ранней, мы шли в овраг. Он был далеко за селом, но мы все равно шли, нас тянуло в него неудержимо, потому что именно там, в овраге, на солнечной его стороне появлялись весной первые проталины, на которых земля освобождалась от уже надоевшего снега и прогревалась настолько, что тут можно было уже и сесть, и лечь, не опасаясь простуды. Про простуду мы, конечно, не думали, а просто хотели скорее, как можно скорее соединиться с теплой землей, от которой шли запахи недавнего снега и прорастающей травы, и это сочетание (вон он, снег – на дне оврага еще целехонек, а здесь, на солнцепеке, уже проклюнулась травка), это сочетание было таким радостным и бодрящим! Мы брали с собой еду – посыпанный солью хлеб и лук. Ах, какой вкусной была эта нехитрая еда! И как хорошо нам тогда говорилось, молчалось, мечталось…

Ты тоже любишь овраги! И не только летние, но и зимние!

Разве забыть мне тот случай? Сколько тебе было? Наверное, шесть – в школу ты еще не ходил. Но, может быть, все значительное, и даже, может быть, самое главное происходит с нами как раз до школы. До обеда вы играли дома, а потом резко засобирались на улицу. Ты, Соня, Юля. Соня и Юля были соперницами, соперничая, конечно же, из-за тебя. «Если ты пойдешь к Соне – я не буду с тобой дружить…» Но зима, желание покататься на ледянках вас объединило. «Бабушка, я игрушки потом уберу!» Конечно, потом. Мне ужасно хочется остаться, наконец, одной, спокойно почитать, спокойно приготовить ужин. Но вот проходит час, другой… Дело идет к вечеру. Начинаю волноваться. Пожалуй, пора отправляться на поиски. Иду сначала в «свой», ближний овраг. Никого! Иду в другой, чуть дальше. И здесь никого! А уже темнеет, и мороз не хилый – за двадцать. Наступает момент, когда мной овладевает паника, страх. «Давай на машине, по всем ближним улицам проедемся», — говорю деду. Но и на заснеженных, морозных улицах — нигде, никого… Боже, что делать?!

И вот когда мое отчаяние достигает пика, вижу: по улице плетутся, донельзя усталые, два маленьких человечка – ты и Юля (Соня, значит, уже дома, а Юля живет в нашем конце). Слава Богу, нашлись! Трогаю твои руки – они в обледенелых варежках. Трогаю ноги – они в обледенелых штанишках. Скорее, скорей домой! Скорее — ноги в таз, в воду погорячее! Делаю все, что нужно, и причитаю: «Ну как ты не понимаешь –я уже с ума схожу! Пропали, нигде нет…» — «Мы, бабушка, в дальний овраг ходили». — «Ну, зачем в дальний, если и в своем можно хорошо покататься? Посмотри, какие ноги холодные, не дай Бог, заболеешь…» Причитаю и думаю: вот ведь ничего, ничего не чувствует и не понимает… что ему бабушкины переживания…И вдруг:

— Бедная бабушка… Ты не убирай игрушки, я сам уберу. Завтра. Как поем блинов…

Мог ли ты сказать что-то еще более обезоруживающее, чем это? Мог. Но сказал именно так. Ах, если бы ты сохранил эту способность – сопереживать, жалеть — на всю жизнь. Сохрани, пожалуйста! Знаешь, зачем? Чтобы всякое сердце отзывалось тебе тем же…

А что было наутро! Про игрушки – кто из нас их убирал, я уже не помню. Но другое!..

— Бабушка, а ведь я вчера поссорился с Соней.

— Как?!

— У нее мама строгая. Соня покаталась в овраге и сказала: все, надо идти домой. А Юле разрешают гулять, сколько она хочет. И мне тоже так хотелось еще покататься с горки! И я сказал Соне: ну и иди. Трусиха. И Соня тогда сказала: ты мне больше не друг.

— Ну, милый мой, как же ты мог… Надо было как-то мягче сказать. А то — «трусиха». Может, она ушла не потому, что боится мамы. Просто не захотела ее расстраивать. Тебе так не кажется?

Молчит. Думает. Мы сидим за столом на кухне, пишем буквы (ты уже до школы умел читать и писать). Чувствую, что на душе у тебя неспокойно. И вот:

— Бабушка, я напишу Соне записку.

— А может, проще позвонить?

— Нет, я сначала напишу. А позвоним потом.

Звоним после обеда:

— Сонь, тут вот хотят с тобой поговорить. Я передаю трубку…

Ты берешь открытку и читаешь:

— Со-ня, про-сти ме-ня.

Я удивляюсь шепотом:

— Читать-то зачем? Ты скажи словами.

И тогда тем своим ласковым, душевным голосом (как вчера — «бедная бабушка…»), ты говоришь:

— Соня, я был не прав. Я тебя люблю!

Я оцепенело сижу на диване, сраженная твоей искренностью. Господи, помогай этому ребенку всегда, во всякой ситуации, и сейчас, и потом…

 

Блины же – твоя любимая еда. Жарь хоть каждый день. Что я с радостью и делаю: не ломай голову, что на завтрак – блины! И – поприжаристей. Или бутерброды. Кашу – ни в коем случае! В садике надоела.

Дети помирились, снова играют вместе. Соня на год старше моего внука, но ей с ним интересно. Мне и самой интересно с ним. Словарный запас внука впечатляет, познания в самых разных, порой неожиданных областях – тоже; он знает, например, кто такой был Никола Тесла и в чем заключалась его научная и практическая деятельность; однажды я стала рассказывать ему о фашизме и концлагерях, он перебил меня вопросом: «Ты какую войну имеешь ввиду – первую или вторую мировую?» Про физическое устройство мира – всякие там молекулы, атомы, электроны и протоны – элементарно может прочитать минилекцию. Про бабочек и жуков – тоже. Боже, сколько их было переловлено и посажено в то дошкольное лето в стеклянные банки — для наблюдений! А сколько времени мы провели у муравьиных куч, наблюдая жизнь неутомимых насекомых. Ты меня просвещал: «Тебе известно, что они обладают коллективным разумом? У каждого человека разум свой, а у них один на всех». — «Да откуда ты это знаешь?» — «Странно, что это не знаешь ты»…  А еще у вас с Соней был период увлечения составлением различных смесей («нам нужно растительное масло, уксус, крахмал. А если крахмал просто в воду – смотри, какой твердый он становится»…) Словом, быть интересным для девочки на год старше внуку не составляло труда. Но вот в чем заключался осложняющий жизнь момент: Соня — красавица. Большие глаза, пухленькие и румяные, как у девочек на дореволюционных открытках, щечки, аккуратный носик, а самое главное – вся она излучает какие-то фантастические, притягивающие к себе лучи. Несмотря на свой юный возраст, она, видимо, это знает, и, можно не сомневаться, получает знаки внимания не только от моего внука, потому что однажды вдруг заявляет:

— Как вы мне все надоели! Завтра я начинаю новую жизнь. Заведу жизненный дневник. И мы больше не будем с тобой встречаться. Ну, примерно лет двадцать.

Соня, конечно, чистейшей прелести чистейший образец, но… это не дает ей права обижать моего внука! А ты пришел домой вконец расстроенный:

— Бабушка, и что мне теперь делать?

Я не нахожу ничего лучшего, как призвать на помощь классика. Поучительным тоном цитирую его знаменитые строки: «Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей…» Понимаю, как смешно преподносить их в качестве рецепта от любви маленькому мальчику, и, вконец запутавшись, выхожу из положения так:

— В общем, тебе просто-напросто не надо излишне волноваться и переживать. Надо выдержать характер. Увидишь – завтра, а вовсе не через двадцать лет, вы опять будете вместе.

— Ты в этом уверена?

— Давай дождемся завтра.

На другой день Соня – красота все-таки не затмевает в ней разума и чувства дружбы — пришла к нам сама: «Ну, во что будем сегодня играть?..»

 

— Бабушка, я сейчас что-то тебе скажу… Только ты никому не говори, даже дедушке. Когда мама плачет, я плачу вместе с ней. Так все дети поступают?

Почему я все-таки решаюсь открыть эту твою великую тайну? Потому что это признание надо подарить человечеству. Давай подарим? Давай напомним ему, что вовсе не доллары – главная ценность мира, что вовсе не ими надо дорожить больше всего на свете…

 

А этот наш диалог…

На моей прикроватной тумбочке ты увидел маленькую, красиво изданную книжку- почти игрушку. И, может быть, как раз поэтому проявил к ней интерес.

— Бабушка, это что за книжечка такая?

— Высказывания оптинских старцев.

— Ну, прочитай что-нибудь.

Открываю страничку наугад. «Не осуждайте никого, всех прощайте, считайте себя худшими всех на свете и спасены будете».

Ожидала всего, но только не этого:

— Я таким себя и считаю. Я некрасивый и хуже всех.

Придя в себя от замешательства, бросаюсь тебе на помощь:

— Это ты некрасивый? Ты очень красивый! И… почему это хуже всех?

— Со мной всегда что-нибудь происходит… что-нибудь непонятное…

Ну, да, происходит. Это со всеми происходит. Но по твоему тону чувствуется, что ты имеешь ввиду событие не совсем красивое. И тебе хочется облегчить душу.

— Хочешь — расскажи.

… Однажды твоя вторая бабушка пришла за тобой, чтобы забрать домой из садика, и нашла тебя стоящим в углу. Воспитатели с жаром принялись рассказывать: увидел подбитую птицу, да как пнет ее ногой…и раз, и два… и наблюдает, как она поведет себя… разве так можно?.. Конечно, нельзя. И бабушка справедливо тут же учинила суд и расправу: хорошенько отчитала, а чтобы урок усвоился еще лучше — нахлестала по щекам.

Детская жестокость – вещь существующая и специалистами по детской психологии доказанная. Я не думала, что мой внук окажется еще одним примером в этой цепочке доказательств, но… что произошло, то произошло. Не берусь судить судей моего внука, а вот сказать слово в твою защиту хочу. Так раскаяться, как это сделал ты – не всякий взрослый (чтобы не сказать – редкий взрослый) сумеет сделать. Это говорит о не соответствующей возрасту зрелости твоей души. Твое раскаяние перевесило твою вину.

Как хорошо, что нам попались на глаза высказывания оптинских старцев…

 

…И вот тебе уже девять, и тебе совсем неинтересно гулять с бабушкой. С кем интересно? Конечно же, с Соней! И вдвоем вам совсем нескучно: вы уже не ловите бабочек и жуков и не составляете адских смесей, зато лихо катаетесь на велосипедах, снимаете фильмы-ужастики (сами операторы, сами режиссеры, сами авторы текстов), сами… о, сколько всего, самого разного, происходит в течение дня! Меня радует, что, несмотря на обилие увлечений и занятий, вы пока еще помните, что на свете есть бабушки, которые вас любят. Вы приносите им с прогулки букетики цветов: Соня – своей, ты — мне.

Разбираю один из них: душица, зверобой – это для чая. Ромашка – поставим-ка ее в стакан с водой. А вот — часики…

— Эти розовенькие цветы – часики. Как же я их люблю!

— А почему они так называются?

— Не знаю. Конечно, у них наверняка есть какое-нибудь официальное название, но мы в детстве  называли их часиками. Смотри: маленькие, кругленькие, и лепестки – как стрелки у часов – расходятся в разные стороны.

— Так это почти у всех цветов так. Почему эти любимые?

— Не знаю… Может, потому, что детство напоминают. Да и вообще… они такие милые, трогательные.

Вдруг в голову приходит такой аргумент:

— Девочек на свете тоже ведь много. И все друг на друга чем-то похожи. Но Соня для тебя — лучше всех. Как ты думаешь, почему?

Молчишь. Потом – задумчиво:

— Я тоже не знаю.

Теперь мы молчим вдвоем. И думаем – верю я — о чем-то важном, постигая, может быть, одну из главных тайн мироздания. Это непременно забудется (забываются даже главные тайны; жизнь идет дальше, и столько всего преподносит для осмысления и запоминания). Как же сделать, чтобы потом все вспомнилось – в самый нужный момент?

Стоп! Придумала. Тебе всего-то и надо будет найти этот цветок – часики. Ты посмотришь на их лепестки-стрелочки – и в твоей памяти сразу вспыхнет все, что так опрометчиво, так ненужно забылось. Всплывет, и поможет ответить на какой-то очень важный на новом этапе жизни вопрос.

Не забудь только одно: эти цветы называются — часики…

 

 

ПОЭЗИЯ

 

Нина Стручкова

(Подмосковье)

 

ПРОНИЗАННЫЙ ВЕТРОМ ВЕЛИКИЙ ПРОСТОР

 

***

 

Я навстречу весне побежала,

Золотыми лучами согрета,

Я за ниточку солнце держала,

Но весна уже канула в лето.

 

Пели птицы красиво и звонко,

Я цветастое платье надела,

Побежала за летом вдогонку,

Оказалось – листва поредела.

 

Оглянулась – сады облетели,

Догоню ли я клин журавлиный?

А меня подгоняют метели,

И заснежены гроздья калины.

 

Я бесстрашно по жизни бежала,

Только время меня побеждало.

 

*   *   *

Высокое небо, степное раздолье,

Пронизанный ветром великий простор.

И льнёт к горизонту бескрайнее поле,

Где коршун парящие крылья простёр.

 

Струятся лучи из лазури небесной,

Глубокую радость не спрятать уже.

Зачем же печальны протяжные песни?

Чего ещё надо широкой душе?

 

Останется то, что дано изначально,

Но всё уходящее сердцу милей.

Протяжные песни затем так печальны,

Что короток век наш на этой земле.

 

*   *   *

Светла просторная изба –

Моё надёжное наследье,

И троеперстие у лба,

И колыбель, и кров последний.

 

Пусть этот кров не будет пуст,

Пусть поколенья собирает,

Как тот библейский древний куст,

Что и горит – и не сгорает.

 

Хоть не отмолена вина,

Что жизнь порой носила мимо,

Избы святая купина

В душе моей – неопалима!

 

*   *   *

Богородице, прости!

Богородице, помилуй,

Благодатного пути

Дай моей Отчизне милой!

 

Не позволь устам неметь,

Утоли моя печали,

Чтобы пушкам не греметь,

Чтобы музы не молчали.

 

*   *   *

Наш язык не утонет в иных языках,

Как ручьи принимая чужие наречья

На бессмертном пути, что Всевышним намечен,

Пополняясь и ширясь в грядущих веках.

 

Сохранит эту речь разноликий народ

Бережливо и гордо, достойно и долго.

Как в природе: Ока прибивается к Волге,

Дополняя её, а не наоборот!

 

*   *   *

Такая весна, что на старости впору влюбиться,

Такая любовь, что весна всё никак не кончается!

Добры и прекрасны друзей просветлённые лица,

А ты почему-то грустна и готова отчаяться.

 

А осенью что тебе снова и снова не спится?

На тоненькой ветке висит и не падает яблоко,

На этой же ветке качается грузная птица,

Тяжёлую влагу несёт в себе светлое облако.

 

Смотрю на природу – какая отвага и сила!

И я научусь этой твёрдости сопротивления

И плечи расправлю, скажу: поняла и простила.

Судьба – не покорность, но стойкость и долготерпение.

 

*   *   *

Красна одёжка, да плохо сшита.

Гостила радость, да позабыта.

 

Звала удача, да путь неблизкий.

Высоко небо, да тучи низки.

 

Родит землица – да сушит солнце.

Сверкнёт жар-птица, да унесётся.

 

Витаю между слезой и песней.

Уснёт надежда – и вновь воскреснет…

 

*   *   *

Таня у дома сажает цветы

Вместо картошки, морковки и лука.

Таня общается с ними на «ты»,

Вырастить их – непростая наука.

 

Как она любит и холит цветы!

Им достаются и ласка, и нега.

Ярко цветут островки красоты

С ранней весны и до первого снега.

 

Разные в жизни бывают мечты,

Мы не похожи  –  они не похожи.

Таня у дома сажает  цветы, –

Словно подарки друзьям и прохожим.

 

*   *   *

Здесь  дождь идёт, грохочет гром,

Ветра листву дерев листают.

Блестят туманы серебром,

И росы золотом блистают.

 

Заря в полнеба полыхнёт,

И соловьями ночь засвищет.

Душа к родной душе прильнёт,

И станет мир добрей и чище.

 

И будет свет, и будет тишь,

И это всё полюбишь сразу.

«Красиво жить не запретишь» –

Я принимаю эту фразу!

 

*   *   *

Распевайся с утра, молодая душа,

Разгорайся, желание встреч и открытий!

А покатится солнышко в ночь не спеша –

И оставит при старом, разбитом корыте.

 

Увела меня в мир путеводная нить

От нагретой и доброй родительской зыбки,

И пытались неясной мечтой соблазнить

Золотые красивые, лживые рыбки.

 

Но достаточно времени, чтобы понять,

Что так дорого мне и где счастье сокрыто.

Ни на что бы теперь не хотела сменять

Моё верное, битое жизнью корыто.

 

*   *   *

Долгое счастье – нелепица и небылица.

Вот невозможное сбудется – жаждущий счастлив вполне.

Не о чем больше жалеть и страдать, и молиться.

Незачем больше заботиться о наступающем дне.

 

Время пройдёт, это чувство недолго продлится,

Станет обычным, привычным, устойчивым: жизнь хороша!

Старое счастье на полочке тёмной пылится,

Новым, несбывшимся чувством тревожно томится душа.

 

Снова потянутся бунты и скорбные речи –

Этот известный, извечный, подвластный мечтам сериал.

Будешь ли счастлив когда-нибудь? – Эх, человече! –

Если ты даже когда-то по глупости рай потерял!

 

 

 

Дарья Зайчикова

(Воронеж)

 

И МИР МИРОТОЧИТ ДОЖДЁМ…

 

***

КОЛЬЦО СОЛОМОНА

 

Всё проходит, пройдёшь и ты.

Точно дождь из случайной тучи.

Это росчерк слепой звезды.

Это случай.

Рябь проходит по облакам,

И из трещины свет прольётся.

Это грозный седой вулкан

Вдруг очнётся.

Ты заметишь в нём — пепел бел.

Он летит нам с тобой на руки.

Как сейчас мы до будних дел

Близоруки.

Путь короткий сплетут шаги —

В два штриха. Это звезды бьются.

Где ты? Лишь на воде круги

Разойдутся.

Не узнавшие почему,

Не запомним всего, что было.

Путь звезды проторён сквозь тьму.

Но куда упадет светило?

 

ВОДА

 

Ты просыпаешься всегда,
Когда бы водная среда
Ни вторглась в эти города,
Какая странная вода… в апреле…

И мир мироточит дождём,
Мы согрешим и не поймём,
А это путник-водоём
Стучится в двери.

Но, может, именно тогда
В тебе заговорит вода,

Ты ощутишь как никогда
Своё теченье.

Познав сквозь поволоку сна —

Она солена и пресна,
И нет единого числа
Её значенью.

Но с неба опухоль спадёт,
И монотонный ритм замрёт,
Тревога беспокойных вод
На дне свернётся.

Вода от первого лица,
Как будто агнец от Отца,
Тебя расскажет до конца —
Слезой прольётся.

 

BEZ OSADKOV

 

Чувства не оседают в памяти.
Так же морской песок
Вымоется из кед, привезенных с юга.
Что донесем до старости?
Жаркий вокзальный смог,
Завтрак на пляжной скатерти.
День, где мы друг для друга…

Лица не оседают в памяти,
Улицы, имена.
Мы позабудем дом за седьмым прибоем.
Вспышка совместной данности —
Просто одна волна.
Вводный урок о краткости
Вызубрен, не усвоен.

Чувства не оживить по памяти,
Выбоины, углы
Стерли и проложили черту линейкой.
Знай: в антресольной затхлости —
Ящики и узлы,
Старые кеды.
И горстка песка
под стелькой.

 

УХОДИТ ЛЕТО, ИСПАРЯЯ ЦВЕТ…

 

Садится лето, а в кармане нет
Зарядки или новой батарейки.
Зачислены на зимний факультет,
И прогулять нет ни одной лазейки.

И в лужах небо — нет, не разглядеть-
Повсюду войлок серостью раскинут.
И это город — кобальт или медь?
Холодным острием из ножен вынут.

Уходит лето, испаряя цвет,
Осенний ветер стачивает звуки.
И всходит потайной лампадный свет
В вечерних фонарях по всей округе.

Мы учимся доверчивости сна,
Выкраивать из туч кусочек солнца.
Но, кажется, еще одна весна
Вот-вот от фонарей в ночи займётся.

 

 

КУЛЬТУРА И ИСКУССТВО

 

Андрей Румянцев

(Москва-Иркутск)

 

ДЛЯ МУЗЫКИ НЕТ ПРОВИНЦИЙ

 

        Издательство «Молодая гвардия» подготовило к выпуску в популярной серии «Жизнь замечательных людей. Биография продолжается» книгу Андрея Румянцева о всемирно известном российском пианисте Денисе Мацуеве. Для автора это третье биографическое повествование о своих знаменитых земляках-сибиряках. В последние годы уже  выходили его книги о прозаике Валентине Распутине и драматурге Александре Вампилове.

        Искусство Мацуева хорошо знакомо воронежцам. Музыкант часто выступает в нашей области и имеет здесь многих поклонников. Предлагаем читателям отрывок из новой книги о пианисте-виртуозе.

 

Не однажды Дениса Мацуева посещали грустные мысли: почему  мы на своей родине, даже в иных крупных городах, не имеем просторных музыкальных залов? Почему в региональных филармониях нет приличных роялей? Почему народ, давший миру Глинку, Мусоргского, Чайковского, Рахманинова, Шостаковича, Свиридова, не имеет возможности слушать у себя, в родном краю, музыку этих чародеев, как и великих зарубежных композиторов? Человек действия, Мацуев решил для себя: начинать нужно с приобретения инструментов, с организации симфонических оркестров, с подготовки юных музыкантов. Построить в провинции новый зал — это проблема, но то, что намечал он, можно было осуществить и в областной филармонии, и в скромном районном Доме культуры, и в сельском клубе. Кому-то нужно начинать.

Сам Денис начал с фестиваля «Крещендо». Договариваясь с руководителями регионов о проведении своего музыкального праздника в республике, области или крае, пианист ставил условие: купите высококачественный рояль, создайте филармонический оркестр, пригласив в него молодых исполнителей, соберите талантливых детей, чтобы известные музыканты и педагоги могли провести с ними мастер-классы…

В марте 2016 года Денис Леонидович с командой стипендиатов Фонда «Новые имена» и лауреатов конкурса, прошедшего перед этим в Астане, приехал в Воронеж. В этом городе сам пианист выступал многократно — по программам фестивалей «Крещендо», «Пасхальные дни», гастрольных турне. И как всегда, первая встреча в областной филармонии — с коллективами оркестров. Именно оркестров, потому что в старинном русском городе их два: большой академический под управлением Владимира Вербицкого и молодежный во главе с Юрием Андросовым. Первый оркестр имеет давнюю и богатую творческую историю, а вот второй был создан недавно, и составили его студенты музыкальных учебных заведений. К таким коллективам у Мацуева особый интерес, теплое, братское внимание. Когда в предыдущий раз Денис Леонидович вместе с оркестром Мариинского театра приезжал в Воронеж на пасхальный фестиваль, он предложил прославленному дирижеру Валерию Гергиеву объединить на сцене свой коллектив со студенческим. С таким музыкальным сопровождением пианист и выступал. «Тот концерт настолько запал мне в душу, — признался Мацуев, — что я почти каждый год, приезжая в Воронеж, выступаю именно с молодёжным оркестром». Более того, готовя очередной фестиваль «Крещендо» в московском зале «Филармония-2», Денис Леонидович пригласил принять в нём участие своих новых друзей. «Искушённой столичной публике их выступление понравилось, — подвёл итог пианист. — Я ещё раз убедился: в поисках новых талантов не нужно зацикливаться на Москве и Санкт-Петербурге. В российской глубинке их тоже немало».

А о концертах в Воронеже весной 2016 года он рассказал: «Здешняя публика очень подготовленная. Вчера, например, был удивительный приём. Выступления длились три с половиной часа, а люди слушали нас, затаив дыхание. В первом отделении исполнителями были юные воронежцы — стипендиаты Фонда “Новые имена”, прошедшие мастер-классы у профессоров Московской консерватории, и лауреаты последнего конкурса в Астане. Во втором — в сопровождении молодёжного оркестра я сыграл Третий концерт Рахманинова. Оркестр чисто выполнил сложнейший аккомпанемент, который и аккомпанементом-то не назовёшь. Это тщательно подготовленное, отточенное исполнение. Пригласил молодёжный коллектив летом на фестиваль во французский город Анси. В зале было много студентов, старшеклассников. После концерта они окружили лауреатов Фонда “Новые имена”, засыпали их вопросами. Видно было, что пример “звёздочек” увлекает их сверстников».

Когда Мацуев ратует за создание в России молодежных симфонических оркестров, у него есть зарубежные примеры. Разве мы беднее музыкальными талантами, например, американцев? Летом 2016 года пианист начал европейское турне с необычным коллективом. Организаторы концертов предложили ему выступить с Национальным молодёжным оркестром США. Дирижёром его был человек, «родной» для Мацуева, — Валерий Гергиев.

Само существование такого оркестра вызывало у Дениса Леонидовича особый интерес. Кто стал инициатором создания коллектива? Как осуществлялся набор? Какие музыканты по возрасту и опыту в итоге составили оркестр? Ответы на эти вопросы, как и следовало ожидать, оказались поучительными.

Создать юношеский оркестр предложила администрация знаменитого Карнеги-холла во главе с исполнительным директором Клайвой Гиллинсоном, человеком опытным и творческим. Для него это был не первый значительный проект. Решено было на основе строгого конкурса отобрать талантливых музыкантов в возрасте от шестнадцати до девятнадцати лет. Причём только граждан США, выходцев из любого региона страны. Очная учёба в консерваториях помешала бы их концертной деятельности, поэтому для молодых оркестрантов организовали занятия в мастер-классах выдающихся педагогов со специализацией в инструментальном исполнении музыки.

Впервые всеамериканский конкурс для отбора в Национальный молодежный оркестр был проведён в 2013 году. Возглавить жюри организаторы пригласили Валерия Гергиева. Первые гастроли маэстро и его необычного коллектива прошли совместно со скрипачом Джошуа Беллом и включали концерты в Вашингтоне, Москве, Санкт-Петербурге и Лондоне.

«Для меня большая честь участвовать в предложенном туре, — написал в своём блоге Мацуев. — Мне доставляет особое удовольствие играть с молодежным коллективом. Ребята излучают мощную энергию и горят желанием выступить как можно лучше. Я играл с разными юношескими оркестрами, в том числе, с Фестивальным оркестром Вербье, например. В последние годы и нам есть чем гордиться. Уже известными в России стали Юношеский оркестр Воронежа, который принимал участие в фестивале “Крещендо” в Москве, и Молодёжный оркестр Свердловской филармонии, оставивший своей игрой большое впечатление на фестивале в Екатеринбурге. Никогда не забуду, как восторженно принимала выступление детского оркестра из Иркутска “Созвездие Байкала” публика на фестивале во Франции. Сейчас Юрий Башмет создаёт Всероссийский юношеский симфонический оркестр.

На мой взгляд, это замечательное движение. Молодые музыканты приобретают уникальный опыт, общаются со знаменитыми дирижёрами, получают ежедневные уроки в мастер-классах. Уверен, что многие из них свяжут свою жизнь с работой в оркестре. Они оценят, что значит заниматься музыкой в большом коллективе, где все группы оркестра играют слаженно, чутко откликаются на каждое движение дирижёра. Оркестр, в котором музыканты собираются вместе лишь время от времени, для гастролей, такого творческого удовлетворения не даёт».

В июле 2017 года на очередном фестивале «Крещендо» в Сочи выступал Уральский молодёжный симфонический оркестр из Екатеринбурга. Дирижировал им маэстро Энхэ, приглашённый в Россию из Монголии. Своё впечатление от этого коллектива, впервые вышедшего на сцену родного города десять лет назад тоже по программе фестиваля «Крещендо», Мацуев выразил, как всегда, эмоционально: «Я был поражён!» Чем же?

«Я много раз говорил, что юношеские коллективы — это всегда особенная история. Помню, какими оркестранты были в самом начале их творческого пути. Да, увлечёнными, энергичными. Но ведь опыт и к увлечённым приходит не сразу, тем более, что речь идёт о большом коллективе, которому нужна слаженность. Я и подумать не мог, что ребята добьются такого блестящего результата: сбалансированности всех групп, удивительной энергетики. Красивые и талантливые молодые люди, чьё желание сыграть как можно лучше, их горящие глаза не могут не вдохновлять. Предвкушаю игру с ними. И радость слушателей: перед ними выступят вместе с Уральским молодёжным симфоническим оркестром талантливые воспитанники Фонда “Новые имена”, лауреаты конкурса “Синяя птица”. Это будет феерия из классики и джаза!»

Мы не случайно выбрали российские адреса, которые подтверждают уверенность Мацуева: «Для музыки нет провинций». Для музыки открыты и нефтеносный тюменский край, и древнерусская воронежская земля, и сочинский уголок Черноморья. Прибавим для убедительности примеров ещё одну обитель «звучащей красоты» — Кузбасс, родной дом шахтёров.

Мацуев играл здесь много раз. И на своих сольных концертах, и в компании с участниками фестиваля «Крещендо», с юными музыкантами Фонда «Новые имена». «Могу утверждать, — рассказывал он, — что здесь особенная, хорошо узнаваемая мной публика. Шахтёрский труд, жизнь в суровых зауральских условиях, готовность к риску делают этих людей патриотами края, романтиками своей профессии. Со многими жителями Кузбасса я общаюсь в Интернете, мы переписываемся, насколько позволяют мне перелёты. Я представляю, какую серьёзную роль в жизни этих людей играет музыка. Посещения концертов стали для них привычными. Уже не редкость, что накануне моих концертов кто-то из них просит сыграть на “бис” Прелюдию Рахманинова или Венгерский танец Листа. Это настолько трогательно и важно!

Классическая музыка обладает очень сильным целительным воздействием, о котором я все время говорю. И подтверждение — превосходный концерт с кемеровским оркестром под руководством китайского дирижёра Тао Линь. Выступали потрясающие молодые солисты: Мария Баянкина, Артур Назиуллин, Нарек Ахназарян, Роман Симович. Последний, кстати, родом из Кемерово. Отец Романа был основателем оркестра местной филармонии. Теперь он — солист Лондонского симфонического оркестра. Удивительно, как всё тесно переплетено в этой жизни!»

Кроме своего сольного концерта пианист провел в Кемерово ещё один — вместе с юными музыкантами, стипендиатами Фонда «Новые имена». Не забыты были и занятия в мастер-классах. Десятки одарённых мальчишек и девчонок посетили уроки известных московских педагогов, как и самого Дениса Леонидовича. И на этих занятиях, и на концертах прозвучало обещание Мацуева: будем встречаться в Кемерово каждую осень!

 

Полетав немало по свету, Мацуев убедился в том, что люди, одержимые музыкой, ищут всё новые возможности «озвучить» ею мир. Например, передавать во все уголки своих стран с помощью телевизионной и радиотрансляции концерты из специальных центров — виртуальных залов. В ноябре 2014 года к радости пианиста был осуществлён первый в России такой проект.

«Я участвовал в открытии виртуального концертного зала Московской филармонии, — рассказал Денис Леонидович. — Мне думается, что это очень нужное начинание. Я не устаю повторять, что классическая музыка исцеляет души. Она сглаживает конфликты и приносит мир туда, где царит разлад. Проект виртуального концертного зала Московской филармонии — действительно замечательный. Подразумевается трансляция в режиме реального времени огромного количества концертов классической музыки для любых залов по всей стране. Это, конечно, не отменяет трансляции их в сети Интернет. Но проект даёт возможность общения с классической музыкой огромному числу людей в регионах, где нет пока специальных концертных залов. И даже тем жителям глубинки, которые не могут доехать до областного центра, чтобы попасть на концерт. Теперь не имеет значения, где ты находишься, лишь бы было в населённом пункте подходящее помещение.

На сцене виртуального концертного зала смогут выступать и молодые музыканты. Это очень важно. Благодаря фестивалю “Крещендо”, например, подрастают уже второе и третье поколения талантливых ребят. Нам хочется познакомить с ними страну. Формат виртуального концертного зала здесь как нельзя лучше подходит.

Я предвижу возражения, что концерт такого рода не заменит слушателям присутствия на выступлении в реальном зале. Но организаторы проекта и не стремились к этому. Предложенный формат поможет сделать концерты классической музыки регулярными в дальних селениях, познакомит миллионы новых слушателей с великими произведениями, современными исполнителями. Так поступают во всем мире. Это, поверьте, непросто, в том числе, и с технической точки зрения. Потребовалось оснастить широкополосным Интернетом многие и многие региональные площадки. Зато в Домах культуры, библиотеках огромное число людей смотрело концерт в прямом эфире. И качество трансляции было замечательным: отличный звук, чёткая картинка. Нужно поблагодарить за высокий профессионализм технических специалистов Московской филармонии, которые неоднократно работали и на моих конкурсах в Астане и Москве. Для меня было большой честью участвовать в открытии виртуального зала».

 

«В сельский клуб приехала «Ямаха»… Если бы читатель случайно открыл страницу незнакомой книги или развернул случайно попавшую в руки газету и увидел такой заголовок, то он мог подумать: в клуб приехал какой-то важный человек. Но инструмент, который имеется в виду, и в самом деле вызывает у пианистов особое отношение. Впрочем, это история обычная: когда в распоряжении мастера есть испытанный, любимый инструмент, он не пожалеет для него дифирамбов. В этом несложно убедиться, послушав Дениса Леонидовича.

Когда внук Сергея Рахманинова — Александр Борисович — предложил ему записать неизвестные до тех пор сочинения композитора, сыграв их на рояле деда, пианист был, как говорится, рад до небес. Инструмент особенный, его Сергею Васильевичу подарила семья Стейнвей, владевшая фирмой по производству роялей. Он был на десять сантиметров длиннее обычного концертного инструмента. Но самое главное, рояль имел неповторимый звук, более тягучий, чем у нынешних его «потомков». К этому концертному чуду за десятилетия прикасались, кроме хозяина, только два пианиста — Владимир Ашкенази и Михаил Плетнёв.

Денис Мацуев говорил о рояле как о существе одушевлённом: «Александр Борисович вывез его из виллы Сенар в концертный зал города Люцерн, чтобы я мог сделать там ещё одну запись произведений его деда. Во время исполнения у меня было такое ощущение, будто руки сами играют Третий концерт Рахманинова. Такая магия, что перестаешь руководить собой. Мне доводилось сидеть за роялем Чайковского в Клину. Там я тоже испытывал благоговение и трепет, но все-таки Петр Ильич не был пианистом. А Рахманинов — мой кумир и как композитор, и как исполнитель.

Я играл на рояле Ференца Листа в Будапеште в день двухсотлетия со дня рождения композитора, на личных инструментах Эдварда Грига в норвежском Бергене и Дмитрия Шостаковича в доме его сына Максима под Петербургом. И во всех случаях это воспринималось мной как потрясающее, даже мистическое действо. Святослав Рихтер шутливо говорил: “Что стоит, на том и играю”. Хорошо бы так. Самое ужасное, когда есть выбор. В Лондоне или Берлине перед сольным концертом выкатывают пять инструментов, и ты должен решить, какой оставить. Тут и начинаются мучения. Все рояли высочайшего класса, но трудно предугадать, как они поведут себя во время концерта. Нюансов масса. Но, знаете, мне даже нравится укрощать строптивых. Играть на самом хорошем и послушном инструменте, конечно, приятно, однако в девяностые годы приходилось иметь дело с такими “дровами”… Словами не передать! Я и начинал на мамином пианино “Тюмень”. Инструмент сохранился до сих пор, стоит в Москве в помещении Фонда “Новые имена”. Как раритет. Мы перевезли его из Иркутска на съемную квартиру, на нем я выучил программу, которую потом исполнил на конкурсе имени Чайковского. Я долго занимался на “Тюмени”, пока бабушка Евгения Михайловна, та, которая продала ради моей карьеры иркутскую квартиру, не купила чешский Petrof. Он стоил тысячу шестьсот рублей. Огромная сумма по тем временам!

Сейчас за мной нередко возят рояли. Если знаю, что где-то стоит не слишком качественный инструмент, прошу известную фирму, чаще всего — Yamaha, и её сотрудники доставляют рояль, куда скажу. Так было в Зальцбурге, например. Везут заранее, за несколько дней, чтобы инструмент отстоялся, так сказать, «пообвык».

И вот после этого монолога на тему, что значит для пианиста рояль, мы сможет перейти к разговору о том, как остро не хватает качественных инструментов в концертных залах нашей страны. Мнение Дениса Леонидовича на этот счёт неутешительное: «На чем играют сегодня в музыкальных школах? Их по стране около пяти тысяч, и в большинстве из них дети мучаются, занимаясь на допотопных пианино. В России не осталось фабрик, выпускающих хотя бы простенькие инструменты.

Проблема ещё в том, что древесина для дек должна отстаиваться чуть ли не десять лет. Валерий Гергиев высказал идею: в мире есть несколько брендов, находящихся на грани банкротства. Почему бы не сделать дистрибуцию? Ведём же мы на российских предприятиях сборку машин западных марок. На таких же условиях можно производить пианино. Другой вопрос, что самый скромный рояль марки Yamaha стоит более двухсот тысяч рублей. Вряд ли инструмент отечественной сборки окажется дешевле. Значит, нужна помощь государства или меценатов, чтобы дотировать покупку роялей школами».

 

Мацуев не из тех людей, которые видят проблему, но сами мало что делают для её решения. В своих поездках по России он всякий раз ищет возможность, чтобы для области, края, республики были приобретены качественные рояли. В своих дневниковых записях пианист, как азартный игрок, ведёт счёт своим «победам»: вот ещё вчера в стране было столько-то первоклассных инструментов, а сегодня уже намного больше! И времени для того, чтобы в очередной поездке опробовать новый рояль и показать в компании с местными музыкантами его качество, не жалеет.

15 марта 2015 года он рассказал в своём блоге:

«Завтра начинаются мои очередные “Оренбургские сезоны”, которые будут проходить уже в пятый раз. Как всегда, приедет знаменитый оркестр (нынче это будет Государственный академический симфонический оркестр России имени Е.Ф. Светланова и дирижер — заслуженный артист России Александр Сладковский), выступят блистательные солисты Сергей Крылов, Мария Баянкина и другие. Обязательно состоится отбор талантливых ребят в команду Фонда “Новые имена”. Оренбургский праздник занимает особое место в ряду моих российских фестивалей. Здесь происходит то, что нужно сделать и в других регионах страны. Губернатор области Юрий Берг любит классическую музыку. Во многом поэтому Оренбуржье в последнее время захлестнула “фортепианомания”. Можно сказать, “новоселья для роялей”.

Юрий Александрович по моей просьбе за этот год сумел организовать покупку восьми (!) роялей. Все они приобретены для районных Домов культуры. И что важно — ни один рояль не был куплен на бюджетные деньги. Это результат объединённых усилий губернатора, местных меценатов и общественников, которые собирали деньги. Вдохновляет то, что теперь у местных ребят будет стимул заняться музыкой, станут возможны гастроли и знаменитых, и молодых пианистов в эти небольшие города и посёлки. У нас был уговор: приезжаю туда, где будут рояли. И я своё слово держу. В прошлом году мы ездили в первые два районных центра — Новосергиевка и Беляевка. А на этот раз по просьбе губернатора совершили вояж в четыре районных центра. Проехали на машине семьсот километров.

Ещё вчера я был в Париже, играл в филармоническом зале на три тысячи мест, с уникальной акустикой, а сегодня в пять утра приземлился в Оренбурге. В восьмом часу мы выехали из города и отправились по районным центрам — Илек, Ташла, Первомайский, Бузулук. Для каждого из этих городков был куплен салонный рояль “Ямаха”. И в каждом концерт на новом инструменте открывали талантливые дети. Это было невероятно трогательно. Здесь я нашёл для “Новых имён” несколько потрясающих юных “искорок”, за которыми мы будем внимательно следить теперь.

А внимание слушателей на концертах! Любой, кто хотя бы раз гастролировал в таком жёстком режиме, знает, что это непросто. Но усталость окупается сердечным теплом зала. Оно действительно исцеляет, заряжает энергией. Люди в этих районных центрах творят такую магию, которая иногда и в самых знаменитых залах отсутствует. Особенные, простые, чистые лица, светящиеся глаза. И сколько молодежи, детей в зале! Мы с губернатором не собираемся останавливаться на достигнутом, потому что районных центров в Оренбуржье тридцать пять, а рояли пока есть только в восьми».

 

Из новых записей музыканта выберу ещё одну, из которой читатель, надеюсь, поймёт, что за характер у Дениса Леонидовича,  на что он идёт ради важного дела. 2 марта 2015  года:

«По большому счёту вчерашний концерт в Воронеже нужно было отменять, потому что играть с температурой 39,4, в принципе, конечно, можно, но экспериментировать с этим опасно. Наверное, это сумасшествие. Но я не смог отменить сольное выступление в зале, где должна была пройти презентация нового рояля “Стейнвей”. Такие концерты, к моей радости, уже становятся доброй традицией. За последнее время мне удалось убедить губернаторов и спонсоров купить более сорока пяти новых инструментов для филармоний по всей стране. Буквально неделю назад я проводил презентацию нового рояля в Уфе, вчера — в Воронеже. Обычные таблетки не помогали сбить температуру, но я в очередной раз убедился, что хорошо действует “лекарство”, которое мы открыли вместе с моим другом Владимиром Спиваковым. Я говорю о “сценотерапии”. Когда я вышел на сцену, появились и силы, и нужный настрой».

 

Сколько юных талантливых пианистов открыл Денис Мацуев? Это трудно подсчитать, да никто и не возьмётся за такую арифметику. Можно лишь представить. В России проходит около десяти инициированных им музыкальных фестивалей (зарубежные не в счёт). На каждый из них команда Дениса Леонидовича приглашает несколько уже проявивших свой талант юных исполнителей. Не только пианистов, но и тех, кто хорошо играет на других инструментах. Далее, возглавляемый им Фонд «Новые имена» ведёт постоянный отбор одаренных детей для последующей учёбы в престижных музыкальных школах, колледжах и консерваториях страны, назначает им стипендии. Мацуев участвует и в работе жюри телевизионного конкурса нынешних вундеркиндов «Синяя птица». Победители в музыкальных номинациях этого многопланового состязания сразу берутся на заметку Денисом Леонидовичем. Он «выстраивает» вместе с их родителями путь юных лауреатов к творческим высотам. Наконец, в постоянных гастрольных поездках по стране, а их за год оказывается около двухсот, пианист встречается с одарёнными детьми, организует для них мастер-классы, занятия в которых ведут столичные педагоги, помогает получить путевки в летний лагерь юных музыкантов, уже несколько лет действующий в старинном городе Суздале. Всё это — огромная работа, ни на месяц не прекращающаяся и дающая добрые результаты.

Думается, можно приоткрыть подробности: что же стоит за явлением, которое, не преувеличивая, мы назовём российской «школой Мацуева».

В один из ноябрьских вечеров 2015 года пианист завершил музыкальный фестиваль в Тюмени. И уже в два часа ночи сел в купе поезда, чтобы утром сойти на перрон в Екатеринбурге. Видимо, и после короткого сна гость выглядел сносно, потому что встречавший его председатель правительства области тут же пригласил Мацуева в дальнюю поездку.

Путь их на легковой машине лежал в небольшой городок под названием Нижняя Тура, за пятьсот километров от Екатеринбурга. «Я не мог отказаться от такой поездки, — написал позже Денис Леонидович. — Меня ждали двести пятьдесят детей, которые съехались со всей Свердловской области, чтобы сыграть для меня концерт».

О самом выступлении юных музыкантов пианист рассказал: «Я был поражён качеством их игры, тем, как свободно они чувствовали себя на сцене. И точно могу сказать, что каждый из них имеет шанс стать настоящим артистом. Школа феноменальная, удивительные педагоги, дети открытые, свободные, с неподражаемым чувством юмора и достоинством. Мы договорились с губернатором Денисом Паслером, что совместно с фондом “Новые имена” осуществим большой проект, который позволит детям проявить свои блестящие способности.

Признаюсь, в какие-то минуты я пережил настоящее потрясение. Последним в концерте на сцену вышел мальчишка по имени Владимир Кошиль, ученик третьего класса. Он сыграл джазовый стандарт “Святой Томас”. Я не мог поверить в то, что за роялем сидел девятилетний мальчик, а не опытный пианист, обладающий музыкальной фантазией, умеющий импровизировать, обостренно чувствующий ритм. В итоге я не усидел в кресле, и мы вместе с ним сыграли импровизацию. Я был поражён настолько, что мгновенно пригласил его на съёмки празднования Нового года в Москве. Пока не буду говорить, что это за проект, телезрители страны всё увидят сами».

Концерт в маленьком уральском городке был одним из десятков подобных «смотров юных талантов», которые организуются стараниями Дениса Мацуева и его единомышленников.

Строки, появившиеся в дневнике пианиста в марте 2017 года: «Закончился наш седьмой фестиваль в Перми. Наверное, Пермь — это единственный из городов, где я был больше тридцати раз. И каждый раз этот фестиваль приносит много открытий и для меня, и для пермской публики. Удивительные, благодарные и очень понимающие музыку слушатели. Они готовы к любым программам: и ко Второму концерту Щедрина, и к Третьему концерту Бетховена, и ко Второму концерту Прокофьева для скрипки, блистательно сыгранному юной Александрой Конуновой, и к Сен-Сансу в исполнении её сверстника Александра Бузлова.

Меня радует, что каждый раз здесь, в Перми, мы находим новых талантливых самородков, а публика открывает для себя новых исполнителей и даже композиторов. Например, в этом году одним из самых знаменательных событий фестиваля стало исполнение молодым музыкантом из Грузии Сандро Небиеридзе концерта собственного сочинения. Первое исполнение этого произведения в России. Сандро — замечательный пианист, участвовавший и победивший в конкурсе “Astana Piano Passion”. Он незаурядная и яркая личность, романтик. Поразительно, как он смог в таком юном возрасте сочинить настолько глубокий, самобытный и зрелый концерт! Потрясающий парень!»

Тридцать первого декабря 2016 года по телевидению транслировался конкурс юных талантов «Синяя птица». Началась передача с выступления юного композитора Жени Николаева, под фортепианную музыку которого артист Сергей Гармаш прочитал стихотворение Давида Самойлова. Приветствуя паренька, Денис Леонидович сказал, что музыка его очень яркая, талантливая и напоминает по стилистике Скрябина. Пианист вспомнил, что в юности тоже играл, сопровождая чтение стихов Пушкина Сергеем Юрским и импровизируя на темы классической музыки. Играть в таких случаях, заметил Мацуев, очень увлекательно и полезно для исполнителя, потому что ищешь в своей душе те ноты, которые соответствуют поэзии, дополняют её, уносят тебя в волшебный мир. «Продолжай своё творчество, — напутствовал паренька маэстро, — пробуй писать мелодии для кино, спектаклей, поэтических выступлений артистов».

Ещё одна картинка с конкурса. Пятилетний Елисей Мысин написал композицию для фортепиано «Торнадо». Мацуев вышел с ним на сцену, и вместе они сыграли сочинение юного музыканта. После аплодисментов зала Денис Леонидович сказал маленькому коллеге:

— Мы будем следить за тобой, юноша!

А композитор Евгений Крылатов, тоже поднявшийся на подиум, добавил:

— И беречь!

«Синяя птица» — благородный, успешный проект, который уже выявил и объединил десятки талантливых детей — композиторов, исполнителей на различных инструментах, танцоров, воздушных гимнастов, декламаторов.

Камера всё время показывала реакцию Мацуева на выступления вундеркиндов. И тогда, когда девочка выполняла сложные упражнения на перекладине и в серебристом кольце над сценой. И когда под аккомпанемент Александры Пахмутовой и оркестра мальчик чудесным голосом вел песню «Ты моя мелодия». И когда юная пара танцоров зажигательно исполнила «Ламбаду». В эти минуты Денис смотрел на детей с восхищением. Он радовался их успеху, как своему. Вот и после выступления танцевального дуэта ведущая конкурса Дарья Златопольская спросила его:

— Денис, у тебя не возникло желания аккомпанировать ребятам?

— Да, — ответил он, — мы исполним эту композицию 10 января в Париже.

Действительно в этот день Денис Леонидович с участниками проекта «Синяя птица» выступал во французской столице. Они произвели настоящий фурор. Соня Тюрина поразила игрой на саксофоне, Варя Кутузова виртуозно исполнила пьесу на фортепиано. С блеском выступили в своих музыкальных, спортивных, литературных номерах другие дети. В Париже располагается культурный отдел Юнеско, он способствовал организации концерта «юных звёздочек» из России. Решено сделать выступления талантливых детей — соотечественников пианиста ежегодными.

И таких музыкальных праздников — для себя, для юной смены, для музыкального мира Денис Мацуев сделал уже многие десятки…

 

КРУГ ЖИЗНИ

 

Егор Исаев:

 «ОТ НЕРВА БОНДАРЕВА МОЖНО БЫЛО ПРИКУРИТЬ»

 

Завершил свой земной путь Юрий Бондарев – последний крупный писатель-фронтовик, чья проза, безусловно, определяла развитие русской литературы второй половины ХХ века. 60 лет он отдал литературному творчеству, и любое его произведение – «Тишина», «Горячий снег», «Батальоны просят огня», «Берег»… – по праву считаются вершинами художественного воплощения темы Великой Отечественной войны.

Многие годы Ю.В. Бондарев был членом редколлегии журнала «Подъём». Крепкая дружба связывала Юрия Васильевича с известным поэтом, нашим земляком Егором Исаевым. О занятном и поучительном эпизоде их знакомства рассказывает Михаил Федоров.

 

Сердце содрогнулось при известии, что ушел из жизни Юрий Бондарев, один из родоначальников «лейтенантской прозы», воин, защищавший родную землю, свой народ, честный человек, не покрививший совестью. И теперь, ощутив всю глубину утраты, мне хочется вспомнить, как отзывался о «Юре» – так называл писателя-фронтовика его друг, поэт Егор Исаев.

Он сказал: «Юра Бондарев – он действительно думающий. Он не просто думающий, а нервно думающий. От его нерва иногда можно было прикурить».

Вспоминаются встречи с Егором Исаевым, когда он говорил о Юрии Васильевиче… Однажды я узнал, какую знаковую роль сыграл Бондарев в судьбе поэта. Благодаря ему Егор Исаев стал студентом Литинститута…

Егор Александрович рассказал:

— Поступал я в Литературный институт с приключениями. Мне в армии предлагали остаться. Я всего лишь младший сержант, но уже печатался в Москве. Нас задержали на службе. 25-й и 26-й год рождения. Приехал начальник политуправления Центральной группы войск, это под Веной. Генерал-лейтенант Кладовой. И редактор Жуков. И они меня стали упрашивать: «Товарищ младший сержант, или товарищ Исаев. Вы журналист. По штату должность капитанская, майора… Мы вас посылаем на курсы во Львов, в политическое училище. Отделение журналистики. Проходите курсы, мы вам даём звание старшего лейтенанта, и вы остаётесь в военной редакции…» А я уже в армии семь с половиной лет! Я, может быть, и согласился бы, но у меня было два письма от Долматовского и от Грибачева. Грибачев ведал поэзией в «Советском воине», он тогда «Красноармеец» назывался. А Долматовский – в «Смене». Вот эти письма и возбуждали мою мечту о Литинституте…

А пока они меня уговаривали, время-то шло. Я приехал в Москву – с опозданием. Я сразу на Киевский вокзал. Потом на метро до Арбата, и всё равно, беги не беги, лети, ползком ползи — время уже прошло.  И вот бульвар Тверской, 25. Литинститут. Пришёл на второй этаж, тут заведовал кафедрой творчества Василий Александрович Смирнов. Отличный прозаик. Нет, не тот, что писал «Брестскую крепость». Я: «Вот к вам…» А он на меня посмотрел и засмеялся: «Уже и занятия идут. Вот видишь. Комиссия распущена. Всё».

В грусти и тоске поворачиваюсь и спускаюсь вниз. Выхожу в сквер, там стоит один в офицерском кителе. Следы от погон. Он говорит: «Младшой, ты чего такой?» Говорю: «Да вот, опоздал». И всё ему в подробностях рассказываю. «Как – опоздал? Это армия опоздала. Пойдём!» За руку – и меня опять к Василию Александровичу. И Смирнов уже не мне объясняет, а ему: «Ведь никакой же рекомендации! Обычно рекомендации от писателей нужны, а у него ничего нет. Как же тут поможешь?!»

И когда он сказал о рекомендациях, я вспомнил: «Да у меня письма есть». – «Какие письма?» – «От Долматовского и Грибачева». – «Чего же ты не говорил?» А Грибачев в это время уже был секретарём Союза писателей СССР. И он там же ведал партийной организацией. И вот поехал в Корею, тогда даже написал поэму «Ким Ир Сен». И он (представляешь, какие люди были!), уезжая в Корею, встретил Смирнова и сказал: «Если из Австрии приедет боец, вы его обязательно примите в Литинститут». Правда, фамилию мою почему-то не назвал. Смирнов нам все это и рассказывал. А поскольку комиссия-то распущена, экзамены я не сдавал. Студентом стал в порядке исключения. Но учился, что называется, взахлеб и на следующий год уже получал Крыловскую стипендию. А вскоре у меня в военном издательстве вышла книжечка «Над волнами Дуная».

Кто же был тот, в офицерской форме? Юра Бондарев! Вот что такое фронтовики!..

Он многим помогал…

– Юра Бондарев, он же и Распутина подымал. Тот ему письма писал. Надо об этом говорить…

 

 

Светлая память бойцу-писателю и писателю-бойцу!

От многих-многих ему земной поклон.

 

Михаил ФЕДОРОВ

(Воронеж)