* * *

 

За окном качнулась ветка…

Чу: такой сегодня день! —

Мне живую силу ветра

в губы вкладывать не лень.

 

Пусть качается, живая,

долго в памяти моей,

удивленно узнавая

звон церковный, крик гусей,

поле сжатое, дорогу,

приводящую домой —

все, чего нельзя потрогать

в неподвижности земной.

 

Кто я для стихотворенья,

этой ветки за окном? —

Мир живого отраженья,

сон во сне, случайный дом…

И расходится кругами,

в ложном сумраке лучась,

что пока еще не с нами,

но уже глядит на нас.

 

* * *

 

О, смородины куст, ты глазами воронежских девок

отворяешь пространство и смотришь с улыбкой на нас!

Нет неправых в саду, по ступенькам народных запевок

поднимается утро в свой пахнущий клевером час.

Уходи с ним и ты: над землею легко и просторно,

только радуги-дуги, за ними — апостольский сад,

где улыбчивый Петр набирает по осени воды

родников сокровенных, и их песнопению рад.

 

Кружит в небе орлица, широкие крылья — Писанье.

Ери, ижицы, яти — придуманный Вечностью код.

Разгадаешь его, и отпустит земное касанье,

и завяжется связь с семизначными небесами,

где просторная правда в ковшике влаги живет.

 

ПОЭТУ

 

Я выпустил твой стих из рук,

и он поплыл, как шар воздушный,

за Академию Наук,

за Крым, спасая наши души.

 

В нем, словно в емкости большой,

кипела жизнь с ее заботой

все, что считается золой,

лишить и званья, и работы.

 

Вмешаться в каждую строку,

которая огнями радуг

не освещает наверху

веками созданный порядок.

 

Твой стих в сознанье клокотал

еще не познанной свободой,

и всю вселенную вмещал:

ее дворцы, ее заводы.

 

Он был не жизнью, а ее

удачной выдумкой, быть может,

которую, как мумие,

дают, чтоб выглядеть моложе.

 

Твой стих задумчивый Байкал

учил пасти стада овечьи,

и всем бессмертье обещал,

кто принял облик человечий.

 

* * *

 

У девок золотые горы — плечи,

с которых, как ладьи, плывут ладони,

и этот путь варягами отмечен,

как зимний, под домашнею звездою.

Цветут подушки васильками счастья,

на челобитной — крестики-расписки,

и от лучины тень бежит к распятью,

где Ангелу вручает страсти-иски.

 

Но лишь весна весло к ладье приладит

и плечи распрямит в льняной рубахе,

целительною песней о Царь-граде,

как плеткою, отгонит утро страхи.

Ушкуйничья свобода отзовется

в пустых бутылках, как в органных трубах,

и мессой латинян со дна колодца

ударит прямо в сердце душегубу.

 

Шуршит утком некрашеным девица,

слез — хватит на осенние засолы!

Насельник зимний улетел, как птица,

в края лихие, где живут монголы,

где горы велики и дни речисты,

где доля не живая — ножевая,

где до утра звенит в реке монисто

княжны персидской, Стеньку призывая.

 

БОРИСУ ГРЕБЕНЩИКОВУ


           Ой, Волга, Волга-матушка, буддийская река…

                                                                                                         Б.Г.

 

Лунным лучом ли, солнечным Волгу измерить —

Астрахань в астрах только счастливо вздохнет!

Зори здесь чистые, и над лиманами пери

в платьях прозрачных водят все дни хоровод.

Здесь хорошо оттого, что и Русь есть, и дельта.

Утром в тумане теряет свой берег река.

Ветер-ревун, и безмолвие ровного света:

«Мир безграничен. Бакен не нужен. Пока».

 

Вот потому только здесь, в камышовой ловушке,

словно маяк повседневный, рука из воды,

лотос растет, и лягушки стараются: «Пушкин!

Греки, Арина… Распутица… Алаверды!»

Волга в верховьях мордовья, чувашья, в татарах,

после по-русски ревет, по-калмыкски поет.

Только в конце, побывав и в Кремле, и на нарах,

лотос буддийский вживляет в аорту болот.

 

Пой, мой оранжевый, северный мой, эти кручи,

эту лесную, в духмяной листве благодать.

Дождик пройдет посевной и местами могучий —

нам ли колосья в мокрых полях собирать?

Вон, за пригорком, как синяя сильная птица,

Волга мелькнула, в изгибах тугих парусов…

Лотос — он логос, он гнет жестяную ключицу,

песней-клюкою в сердце ночное стучится:

— Эй, просыпайся… Я — Волга без берегов!

 

ЯБЛОЧНЫЙ СПАС

 

                                                                      Алене

 

Снова востоком любуется запад, гладь на реке.

Я превращу тебя в розовый запах в этом стихе.

 

Неодолимое чувство свободы в каждом из нас.

Вяжет, как нить, эти долгие годы Яблочный Спас.

 

Мы не прощаемся. Мы из метелей, весен и снов

в мире построили все, что хотели… Снова он — нов!

 

Кольцами радуги крепятся дали к небу теперь.

Мы завязали тесемки сандалий… Вот она, дверь!

 

Стая оленей прозрачных несется в каждом из нас,

и над тропою сияет, как солнце —

                                                            Яблочный Спас!

 

* * *

 

Золотится у дома карета —

сколотили сарай в этот год!

Хмель — матрос сухогрузного лета —

по веревке на крышу ползет.

Повезет ему веткой шершавой

до конька доползти или нет?

Я болею душой за державу,

у которой правительство — свет.

 

Через месяц обнял, как сестрицу,

на пригреве чернявку-трубу…

В этом стареньком доме мне спится,

как царевне в хрустальном гробу.

Потому что смотрю я неловко,

утром выйдя, на твой огород,

потому что по лунной веревке

хмель упрямый на небо ползет.

 

* * *

 

Мало кто на родине нас ждет:

лишь ольха да речка с камышами,

где мальков ловили малышами

и не знали азбуку забот.

Мало кто на родине нас ждет.

 

Забываясь в утренней игре,

путали мы с куклами девчонок.

Солнца свежеструганный бочонок

плыл, качаясь, в жидком серебре.

 

И по светлым залам проходя,

дух тепла озвучивал березку,

а гроза казалась нам расческой

для волос внезапного дождя.

 

И, живя, не ведали о том,

как в другую жизнь входили утром:

тонкие, прозрачные, как будто

посланные в мир за молоком…

 


Игорь Леонидович Муханов родился в 1954 го­ду в городе Бузулуке Орен­бург­ской области. Окончил Самарский государственный университет, высшие литературные курсы. По­эт, прозаик, собиратель русского, бурятского, алтай­ского фольклора. Автор книг «Хва­ла засохшему дереву», «Сказы и байки Жигулей», Дождь из цветов», «Небесное в земном» и др. Лауреат литературной премии им. С. Есенина. Член Союза писателей России.