Судьба, как раненая рысь

* * *

 

Старый дурак замурован в мрак,

Век доживаю вне склок и драк,

Вне людских разборок, судов, интриг,

Женских ласк и любимых книг.

Слепота — тягчайшая из вериг.

Под горячую руку Бога попал старик.

Впрочем, ты условно покамест жив.

И имеешь шанс угодить под джип

Иль еще под какой-нибудь автохлам,

И орет на слепца автохам.

Но воздастся каждому по грехам.

Святый Господи, гой еси!

Слышь, клюки слепцов будят сон Руси?

И моя стучит в земляной испод.

Достучусь ли я до Тебя, Господь?

 

* * *

 

Многогрешный раб, не кляни судьбу,

Уготованную Творцом:

Смутный век, разборки, жмура в гробу,

Нашпигованного свинцом.

 

И меня подали, как дичь, к столу

Под тесак раздельщика туш,

И, глуша окрестных ворон хулу,

Оркестранты слабали туш;

 

Вивисектор вытрет намокший лоб,

Оглядев мой разъятый труп,

Упакует фрагменты в дешевый гроб

И плевком завершит свой труд.

 

Мясника топор и вороний вздор…

Миром правит обман и лесть.

И печален птиц погребальный хор,

Ибо там не лучше, чем здесь.

 

* * *

 

Никто. И звать его никак.

В саду возникший ниоткуда.

Пустяк, нелепица, сквозняк,

Листвы метущаяся груда,

 

Подобная моей судьбе,

Истерзанной безумным веком.

И пятна птиц на городьбе,

Как души мучеников-зеков.

 

Наш грех велик. Не зря Господь

Нам попустил невзгод с избытком,

И эта немощная плоть

Обречена житейским пыткам.

 

Я плыл на ложные огни.

Мне надоело жить неровней.

Спаси мя, Бог, и сохрани

От вражьей пагубы греховной.

 

* * *

 

Когда бы я не лез на рожон,

лишь перышком вооружен,

Меня не бесил бы любой пижон

и я не менял бы жен.

 

А век бы прожил с одной каргой

и не сбежал к другой.

Везунчик будь я, или изгой,

экспат с казенной ногой.

 

Вся жизнь была бы, что твой щербет.

И до преклонных лет,

Как раб, не гнул бы я свой хребет

за горсть ничтожных монет.

 

Я рыл окопы, носил кирзу

в промозглой глуши Карпат;

И чьи-то кости белели внизу,

как знак: «Берегись, солдат!»

 

Но я берегся не очень чтоб,

впотьмах не включал огня.

И некто черный мне целил в лоб,

но он убил не меня.

 

Во мне меня убивали не раз;

с Карпат я махнул на Кавказ

под треск пулеметных трасс,

И я остался без глаз.

 

Те, кто, гнобя меня, не убил:

Москва, Волгоград, Сибирь

Взирали желчно, как я, дебил,

Лишался последних сил.

 

В Чите меня повязали менты,

а в Кемерове — кранты:

Я еле ноги унес в Москву,

и, хоть слепой, но живу.

 

И днем и ночью бурлит Москва:

на дело спешит братва,

Уткнувшись в гаджеты прет плотва…

Все это мне — трын-трава.

 

Когда случился XX съезд,

на волю вышли зека,

Меня потряс тяжелейший стресс

от этого сквозняка.

 

Совдеп почил, но осталась боль

за всех, кого век убил,

И я, осколок его слепой,

живу из последних сил.

 

* * *

 

Пришел «пройдемте, гражданин!»

И был составлен произвол.

Но мы свое не отдадим —

Пускай постится серый волк.

 

С утра заоблачный профком

Бездомных оделил пайком:

Гуманитарною крупой

И с неба льющейся шурпой.

 

С Москвой случился Магадан,

На плечи сыпал мокрый рис.

За мною кралась по следам

Судьба, как раненая рысь.

 

А город свалками смердит

И смогом транспортных колец

От мрачной станции Кирдык

До тихой пристани Пипец.

 

И я, слепец, блуждаю меж

Двух этих пунктов роковых —

без хлеба, крова, без надежд,

Как в страшных тех сороковых.

 

* * *

 

Я напрочь обделен талантом

Приспособления к жизни сучьей.

Из всех возможных вариантов

Я выбираю наихудший.

 

Из череды людских рождений

Мне выпал год 37-й,

Арест отца, Сибирь, забвенье,

Дрейф меж сумой и Колымой.

 

Колючей проволоки вязью

Спеленут стылый небосвод,

Желтушный месяц в поздней фазе

Над спящей зоною плывет.

 

Спят зеки, псы и вертухаи,

На вышке дремлет часовой.

Кедра в мохнатом малахае

Качает снежной головой.

 

Ей лет, наверное, пол-тыщи.

А у людей короткий век.

Жмуром пополнилось кладбище.

Не я ли этот мерзлый зек?

 

* * *

 

Вопросительная жизнь —

Выживанье под вопросом.

Треть страны ушла в бомжи,

Ковыряется в отбросах.

 

Мрачен, голоден, судим,

Без работы, без призванья,

В наши дни простолюдин

Обречен на прозябанье.

 

Сдуру, с голоду, спьяна

Путь клянет свой тупиковый.

Пощади бомжа, страна,

В этой будущности новой.

 

* * *

 

Я — Юра, рос, считай, без мамы,

Под наблюденьем стукачей.

Я — юрод, строю Храм из хлама,

За неименьем кирпичей.

 

Сосредоточенный на Боге,

Не замечаю свар земных,

Осмеян и гоним в итоге,

Умалишенный нищий мних.

 

Мои бессвязные молитвы

И немудрящие стихи

Стучатся в Горние калитки.

Но Небеса ко мне глухи.

 

Меня шпыняют добры люди,

Нависли гневно небеса,

И обстоятельные судьи

Грозятся выслать в три часа.

 

Пусть высылают, я не против:

Мне все равно, где быть чужим.

Во мне осталось мало плоти,

Но дух мой с Ним нерасторжим.

 

---

Юрий Николаевич Могутин родился в 1937 году в городе Москве. Окончил историко-филологический факультет Волгоградского педагогического института, Высшие литературные курсы при Литературном институте им. А.М. Горького. Работал учителем, журналистом. Автор многих книг стихов и прозы, публикаций в центральной и региональной печати. Лауреат Горьковской литературной премии. Член Союза писателей России. Живет в Москве.