Простор для частной инициативы

Цели и социальная направленность столыпинского аграрного курса еще, видимо, долго будут предметом острых дискуссий. Историки-марксисты, как известно, стремились выяснить классовый характер преобразований и неизменно указывали на консервативную и даже реакционную сторону политики П.А. Столыпина в деревне. Премьера-реформатора упрекали, главным образом, в том, что он стремился сохранить помещичью земельную собственность и подвести под самодержавие новую опору в виде укрепившегося кулачества1. В зарубежной и в отечественной литературе новейшего времени, напротив, упор делается на определение социально-политической целесообразности столыпинских преобразований. Исследователи отмечают, что реформы эти были призваны положить начала гражданственности в среде российского крестьянства2. В новейшей литературе преобладают оптимистические оценки аграрного курса, направленного на приватизацию крестьянской надельной земли. Впрочем, сохраняются и пессимистические оценки возможностей столыпинской аграрной политики.

Между тем у данной проблематики есть еще один важный и при этом вполне самостоятельный аспект. Речь идет о выяснении сугубо хозяйственной результативности политики, основанной на постепенном сокращении общинного надельного землевладения. Как повлиял переход части крестьянства к индивидуальному хозяйствованию и приватизации земельных угодий на развитие культуры и на состояние аграрного сектора экономики? Материалы, раскрывающие ход преобразований в Воронежской губернии, дают неплохие возможности для объективного анализа развернувшейся перестройки русской деревенской жизни.

Прежде всего, местные источники свидетельствуют о безусловной и неотложной необходимости в реформах. Спустя четыре десятилетия после отмены крепостного права социально-экономическое положение воронежского крестьянства отличалось крайней противоречивостью. С одной стороны, земледелие и животноводство в губернии вступили в полосу острого и затяжного кризиса, о хроническом характере которого свидетельствовало широкое распространение в публицистике того времени термина «оскудение». Под этим звучным словом понималось депрессивное состояние экономики как помещичьих, так и крестьянских хозяйств. Крестьянство губернии периодически голодало, а воронежское дворянство в пореформенные годы неуклонно теряло свою земельную собственность. Выйти из такого печального положения без глубоких структурных преобразований и без чрезвычайных усилий всего общества было невозможно.

Причин у аграрного кризиса (или у оскудения) было много.

Дворянство (а в Воронежской губернии в 1861 году насчитывалось свыше 2200 помещичьих хозяйств) после отмены крепостного права лишилось даровой рабочей силы, существенной части земельных ресурсов и вынуждено было приспосабливаться к жестким условиям рыночной экономики. Но для успешной перестройки своих хозяйств большинству помещиков не хватало ни опыта, ни средств. Сказывалась и крайняя ограниченность рынков сбыта сельскохозяйственной продукции. В составе населения страны продолжало полностью доминировать крестьянство, которое, в силу естественных причин, было плохим покупателем продукции помещичьих хозяйств. Города были относительно небольшими, и спрос их населения легко удовлетворялся крестьянами близлежащих сел. Крайне неблагоприятно складывалась для помещиков и внешнеторговая конъюнктура. С начала 1880-х гг. на мировых рынках началось длительное снижение хлебных цен. К середине 1890-х гг. цены на основные хлеба на крупнейших биржах Европы упали почти в четыре раза. Естественно, резко понизились доходы экспортеров зерна, прежде всего помещиков. После проведения железнодорожных линий воронежские дворяне, кроме этого, попали под жесткий пресс конкуренции со стороны производителей хлеба Кубани, Ставрополья, а затем и Сибири. В итоге все больше воронежских дворян продавали свои земельные владения и фактически деклассировались. Относительно спокойно чувствовали себя лишь немногочисленные владельцы крупнейших латифундий в пять и более тысяч десятин (десятина равнялась примерно 1,1 га). Владельцы таких крупных землевладений (а их в губернии было около 70) предпочитали значительную часть своих земель просто сдавать в аренду и без особых хлопот жить на такую ренту.

В пореформенные десятилетия стало ясно, что возможности для продолжения экстенсивного сельского хозяйства в губернии исчерпаны. Всю вторую половину XIX и первые полтора десятилетия ХХ веков в черноземных губерниях наблюдался исключительно быстрый рост численности сельского населения, между тем свободного резерва еще не возделанных земельных площадей к тому времени не осталось. Если в 1862 году в Воронежской губернии проживало около 1,9 млн человек, то в 1897 уже около 2,5 млн, в 1905 — около 3,2 млн, а в 1914 — примерно 3,7 млн человек. Произошло значительное сокращение душевого земельного надела примерно с 4,8 дес. в 1861 году до 2,6 дес. в 1905 году. В среде самого крестьянства, а также в кругах оппозиционной интеллигенции все более настойчивый характер стали приобретать разговоры о крестьянском малоземелье как главной причине материальных затруднений народа. Значит, решение проблемы могло быть самым простым: надо было увеличить размеры крестьянского землепользования. Делать это следовало, конечно, путем принудительного перераспределения земельной собственности.

Однако вдумчивые наблюдатели уже в те годы хорошо понимали, что простого решения в данном случае нет. Корень проблемы виделся не в малоземелье (с просторами Воронежской губернии это понятие сочеталось плохо), а в росте избыточного сельского населения, в так называемом аграрном перенаселении региона. Доля сельского населения в губернии, несмотря на рост городов, и в начале ХХ века доходила до 95 процентов. Между тем практически вся земля уже давно вошла в сельскохозяйственный оборот. По подсчетам некоторых специалистов, для обработки угодий в черноземных губерниях вполне могло хватить 35 процентов наличных рабочих сил, следовательно, 65 процентов трудоспособных крестьян в деревне могли считаться относительно «лишними»3. Такие расчеты нуждаются в уточнении, но факт оставался фактом: относительная перенаселенность воронежской деревни возрастала с каждым годом.

Известный земский статистик Ф.А. Щербина, внимательно наблюдавший за жизнью воронежской деревни конца XIX века, отметил абсолютную неизбежность коренных перемен. «Когда же количество жителей, — писал он, — настолько увеличится, что земледельческих продуктов окажется мало для него и под руками не бывает свободных земель, тогда для населения предстоит обыкновенно троякий исход — или усилить производительность той же площади земли, т.е. повести более интенсивное хозяйство, или выселить приросший избыток жителей на сторону, или же изыскать, наконец, иные, помимо земледелия, материальные источники»4.

Второй и третий способы использовать было и проще и привычней, первый, напротив, был наиболее труден, а для воронежского крестьянства попросту недоступен. Переходу к интенсивному хозяйствованию мешало слишком многое: и низкий культурный уровень деревни, и традиции уравнительного землепользования, и отсутствие устойчивого спроса на крестьянскую продукцию. На протяжении веков община существовала для обеспечения материальных условий собственного крестьянского существования и плохо вписывалась в условия рыночного обмена. Не внушали больших надежд и выселения. Прираставший избыток жителей начал понемногу уходить из губернии уже в первые пореформенные десятилетия. Однако масштабы выхода до начала ХХ века оставались относительно невысокими и заметного влияния на сокращение аграрного перенаселения они не оказывали5.

Более существенное значение имел поиск неземледельческих источников материального существования. Рост промышленности, развитие новых путей сообщения и городской жизни открывали неизвестные прежде перспективы. Все более значительная часть крестьянства перестала воспринимать обезземеливание как полную жизненную трагедию, находились иные, нередко гораздо более прибыльные, чем обработка земли, занятия. По сведениям переписи 1897 г. в Воронежской губернии было зафиксировано около 50 разных видов домашних кустарных промыслов, в которых было занято около 40 тыс. работников с годовым заработком в 3 млн рублей6. Например, тысячи крестьян, в том числе безземельных, с успехом занимались сапожным промыслом в слободе Бутурлиновке. Уже через 20 лет после отмены крепостного права объемы производства сапог достигали здесь внушительной цифры в 1 млн пар ежегодно. Средняя цена за пару сапог составляла тогда 3-3,5 руб. Семья, в которой шил сапоги 1 мастер с помощником, зарабатывала в год около 250 рублей7. Это был вполне приличный доход, если иметь в виду, что сумма годовых денежных повинностей (государственных, земских и мирских) средней крестьянской семьи составляла около 30 руб., а, скажем, пуд говядины на городском рынке стоил около 3 р., пуд ржи — около 80 коп. Примерно такие же заработки могли иметь и плотничьи артели, в состав которых входили сотни крестьян Нижнедевицкого уезда. «Зарабатываемые деньги, — отмечал современник, — идут на уплату податей, на наем земли под посев и на домашние нужды; а часть денег (от 1/6 до 1/3 получаемого заработка) пропивается»8. Конечно, такие семьи продолжали заниматься и земледелием, но удельный вес привычного крестьянского труда у них заметно снижался.

Под прессом земельной тесноты десятки тысяч воронежских крестьян начали систематически прибегать к отхожим промыслам. На заработки отправлялись целыми артелями, преимущественно в многоземельные казачьи станицы Дона, Кубани и Ставрополья. В хорошие годы сезонные заработки там заметно превосходили денежные доходы среднего крестьянина, остававшегося трудиться на своем наделе в родной губернии.

Новые виды заработков самым серьезным образом отражались на быте и на социальной психологии воронежской деревни. Быстро расширялись контакты крестьянства с окружавшим миром, а дополнительные ресурсы давали возможность хотя бы частично удовлетворять новые потребности. Наблюдатели отмечали, что в селах с большой долей отходников в лучшую сторону менялся облик зданий, шире распространялась грамотность, выше становились материальные запросы крестьянства. По данным Б.Н. Миронова, обострявшееся малоземелье не помешало русскому крестьянству в конце XIX века весьма существенно увеличить потребление продуктов питания, особенно ржи и картофеля (в 1913 г. на 37 процентов больше, чем в 1890)9.

Итак, значительная часть обезземеленных крестьян губернии находила новые источники пополнения жизненных средств. Но при этом социальная мобильность резко возрастала, что быстро расшатывало все привычные устои крестьянского общества. Крестьянство становилось гораздо более требовательным, а его недовольство начинало проявляться с большой силой. «Теперь, иронизируют крестьяне, в светлой хате сын хватит по уху отца, а прежде этого не бывало», — подмечал все тот же Ф.А. Щербина10.

Словом, борьба крестьянства с аграрной перенаселенностью не была вовсе бесплодной. Но все же в большинстве своем воронежские крестьяне пытались восполнить дефицит земельных ресурсов привычными методами народной экспансии. Во второй половине XIX века велась интенсивная распашка выгонов, лесных угодий, лугов, сенокосов. За три десятка лет после отмены крепостного права пашня в Воронежской губернии увеличилась почти на 400 тыс. десятин или на 10 процентов, население же выросло за эти годы почти на 40 процентов. Размеры распаханных угодий стали превышать все разумные пределы. В результате положение земледельцев только ухудшилось. Сильное сокращение лесных и пойменных ресурсов обернулось ухудшением экологической обстановки. Земледельцы, отмечал в 1893 г. Ф.А. Щербина, «всюду почти в один голос показывали, что урожаи за последние годы понизились, что земля ухудшилась, что степей и лугов стало несоразмерно с другими угодьями меньше, что леса подверглись сильным истреблениям под влиянием непомерных запашек, что погода изменилась к худшему: ветра стали дуть чаще и порывистее, дожди выпадали внезапно, в виде разрушительных ливней на небольших пространствах, а не тихих обложных дождей, как это было в старину, обильные мокрые туманы перестали появляться, а наоборот участились сухие туманы, мгла, реки обмелели и засорились и т.п.»11. Отчасти такие жалобы можно объяснить традиционными для обыденного сознания представлениями о том, что в прежние годы природа и люди выглядели лучше. Тем не менее, зафиксированный Щербиной факт сугубо потребительского отношения к природе сомнений ни у кого не вызывал и объяснялся чрезмерным давлением экстенсивных методов хозяйствования на среду обитания.

Аграрное перенаселение и связанные с ним негативные явления в экономической и социальной жизни были тесно связаны с сохранением в воронежской деревне общинных принципов землепользования. Коллективное владение земельными угодьями к концу XIX в. полностью подтвердило опасения тех реформаторов, которые еще во время подготовки крестьянского освобождения предсказывали грядущую угрозу хозяйственному прогрессу в русской деревне. Конечно, вспоминал один из местных администраторов той поры, нашим «самобытникам» дороги круговая порука и коллективная земельная собственность с возможностью уравнительного передела. Но община поглощала личное право и личную ответственность крестьянина, при этом «общинное владение влечет за собой неизбежно, по-видимому, полный застой в хозяйственной культуре: ни травосеяния, ни хорошего выгона, ни правильного унавоживания — никакого улучшения община не допускает»12. Общинный строй был неразрывно связан с господством патриархальных отношений в труду и в семейно-бытовой сфере. «Нигде, — отмечал тот же очевидец, — вы не увидите такого царства насилия, как в крестьянской семье, и это некоторыми называется патриархальным бытом. Все это работает до изнеможения, пьет иногда до беспамятства, ест впроголодь»13. Община могла относительно устойчиво функционировать только при наличии земельного простора, позволявшего использовать трехпольную систему возделывания пашни, исчерпанность же земельных ресурсов неизбежно делала общину все более агрессивной, причем главным образом по отношению к частной собственности и к личной инициативе. Революционные потрясения начала ХХ века наглядно продемонстрировали, какой грозный потенциал социального взрыва таится в русской поземельной общине.

Открытый указом 9 ноября 1906 г. и другими мероприятиями столыпинского правительства курс на индивидуализацию крестьянской земельной собственности должен был положить конец господству общины, открыть простор хозяйственной самодеятельности в деревне, ускорить переход к интенсивным формам земледелия на основе достижений современной агрикультуры и использования современной техники. В.И. Гурко, один из отцов новой аграрной политики, имел все основания утверждать, что община «принуждает своих членов равняться не по уровню знаний и предприимчивости наиболее развитых и энергичных своих членов, а наоборот, поневоле остается в области земледелия на уровне наименее знающих и несмышленых»14.

В Воронежской губернии нашлось немало энтузиастов новой политики. Перестройкой аграрных отношений энергично занимались члены землеустроительных комиссий, местная администрация, земские учреждения15. Широкую просветительскую работу в деревне развернули десятки правительственных и земских инспекторов, агрономов, ветеринаров и других специалистов сельского хозяйства. Новое дело продвигалось с большим трудом. «Крестьяне, — замечал Щербина, — в большинстве своем даже не могут представить себе, чтобы общинное землевладение могло быть заменено иною формою владения и пользования. По крайней мере, на поставленный исследователями вопрос о том, не желает ли общество, или нет ли в нем отдельных лиц, желающих перейти к подворному землевладению, крестьяне отвечали в большинстве случаев не только отрицательно, но и с явным недоумением»16. Многовековые привычки сломать было очень нелегко. Община была хорошо знакома, агрономы же звали к неизведанной жизни.

И все-таки реформы продвигались вперед. Как и предполагали организаторы преобразований, некоторые крестьяне молодых и средних возрастов (от 20 до 30 процентов домохозяев) психологически были готовы перейти к новым принципам экономической жизни. Сторонники новой политики, безусловно, учитывали возросшую к началу ХХ века мобильность сельского населения и крепнувшие желания предприимчивых крестьян освободиться от оков общинной регламентации. Социальные последствия преобразований заслуживают отдельного исследования. Здесь же стоит отметить, что из 400 тысяч крестьянских дворов Воронежской губернии хозяева примерно 135 тысяч изъявили к 1915 году желание выйти из общины и закрепить причитавшиеся наделы в собственность17. Еще несколько десятков тысяч домохозяев, живших в общинах, в которых не было коренных переделов земли со времени падения крепостного права, были по закону 1911 года объявлены наследственными владельцами находившихся в их распоряжении наделами земли. Таким образом, не менее половины всех крестьянских хозяйств губернии к началу первой мировой войны втянулись в процесс нового землеустройства.

Говоря о хозяйственных результатах развернувшегося реформирования, не забудем, что перестройка аграрных отношений в губернии (как и в России в целом) только начиналась. По расчетам правительства индивидуализация крестьянской собственности должна была в основном завершиться к середине 1930-х гг., поэтому разговоры о полном успехе или, наоборот, о крахе реформ в данном случае представляются преждевременными и некорректными. Тем не менее, анализ экономических показателей жизни воронежской деревни в условиях развернувшихся реформ мог обнадежить сторонников мирного обновления народной жизни.

Прежде всего выяснилось, что перешедшие к индивидуальному землевладению крестьяне стали гораздо более внимательно относиться к пропаганде культурных и рациональных приемов обработки почвы. Если общинники, как правило, с недоверием относились к советам неожиданно появившихся в деревне агрономов и предпочитали держаться традиционной сохи и трехполья, то самостоятельные хозяева проявляли живой интерес к экономическим новшествам. Все чаще становились известными случаи успешного применения в хозяйствах специальных знаний. Так, в с. Попасном Богучарского уезда земский агроном устроил показательное поле на земле одного из крестьян, недавно покинувших общину. На второй же год это поле по сравнению с соседними дало доход в 1,5 раза больше. «Это получилось от того, — сообщали специалисты, — что агроном научил хозяина этого поля правильно разрабатывать и засевать землю, правильно распределять на ней растения (ввел четырехпольный севооборот) и завел травы на пару и в отдельном клину». Успех показательного поля вдохновил еще около 40 хозяев перейти к усовершенствованной агротехнике. И если в этом селе обычный годовой доход общинника от земледелия составляет около 300 руб., то у «новаторов» он достигал 450 рублей18.

Курс на рационализацию сельской экономики наносил удар по традиционным представлениям крестьян о способах и приемах землепользования. Под влиянием упорной просветительской работы специалистов-аграриев, в том числе, между прочим, и ознакомительных поездок групп крестьян в районы с культурным интенсивным хозяйством, воронежские крестьяне начинали постигать выгоды просвещенного труда. Как это ни удивительно, но только в начале ХХ века воронежский крестьянин обнаруживал, что не только слепые силы природы, но и его собственные усилия способны повлиять на хозяйственные итоги года. Присущий русскому крестьянину фатализм и упование на волю Божью начинали уступать у вышедших из общины «единоличников» трезвому расчету и экономическому анализу. В том же Богучарском уезде некоторые крестьяне с. Талы воспользовались указом 9 ноября 1906 г., вышли из общины и перешли на хутора и отруба. Один из «новаторов» сообщал, что свой надел в 6 десятин он распределил следующим образом: полторы десятины отвел под озимую рожь, а остальные четыре с половиной выделил под зябь и вспахал осенью. В конце того же 1913 г. пошел на курсы агронома М.М. Богословского, на которых понял, что жить по-старинке больше нельзя, «потому что мы своим неразумным чередованием растений на полях сеем хлеб по хлебу, и засоряем и истощаем землю, вследствие чего и получаются такие низкие урожаи хлебов, да еще наполовину с семенами сорных трав, главным образом с семенами овсюга».

Агроном заложил на наделе этого крестьянина опытное поле и с весны 1914 г. ввел четыре клина: с паром, озимой рожью, пропашными и яровыми. Причем пар был двух видов: занятой, на котором была посеяна вика с ячменем на сено, и черный. Все лето пар поддерживался в чистоте, часть занятого была удобрена навозом. В дальнейшем все операции, включая лущение, боронование, отбор семян и т.п. проводил по советам агронома. В итоге сельскохозяйственный год был завершен с хорошими результатами, которых не было и не могло быть у соседей-общинников с их традиционным трехпольем. «Поэтому, — заключал крестьянин-новатор, — мой совет отрубщикам и хуторянам, если они еще хозяйствуют по старинке, переходить скорее к четырехполью и они получат благие результаты»19.

С появлением все более заметного слоя крестьян, принявших новые условия землепользования в губернии, естественно, возрастал сектор частного землевладения. Причем быстро увеличивалось именно крестьянское частное землевладение, поскольку дворянство по-прежнему неуклонно сокращало размеры своих имений. Такая мобилизация земельных угодий в руках крестьянина-частника сопровождалась все более устойчивым ростом сельскохозяйственного производства. О существенных сдвигах в экономических показателях аграрного сектора губернии можно судить, если сопоставить данные статистики за 1907 и 1915 гг., погодные условия которых резко не отличались. Сбор всех хлебов в 1907 г. в губернии составил около 76 млн пудов, при этом около 50,5 млн пудов было собрано на крестьянских наделах. Если учесть, что на посев 1908 г. крестьяне отводили около 11 млн пудов зерна, то на собственные нужды у них оставалось около 39 млн пудов, что давало 13,8 пуда продовольственного зерна на человека. Кроме того, крестьяне располагали в 1907 г. 20,5 млн пудов картофеля (по 7,2 пуда на человека)20. Надо учесть, что продовольственная норма на едока в год составляла, по данным земских статистиков, примерно 20 пудов в год (хлеба и картофеля). Таким образом, можно констатировать, что по сути дела весь собранный в 1907 г. урожай должен был уйти на собственное потребление крестьян-общинников. Ради этого, собственно, и существовала община. Основную же массу товарного хлеба давали, естественно, частновладельческие хозяйства.

Конечно, крестьяне тоже должны были осенью часть урожая везти на продажу; надо было платить налоги, приобретать износившуюся часть инвентаря, кое-какие предметы потребления. Но при этом те же крестьяне весной становились самыми массовыми покупателями хлеба, поскольку действительных излишков у них все-таки не было. Все это свидетельствовало только об одном: рыночная конъюнктура не могла быть главным стимулом крестьянского общинного производства; смысл своего хозяйства общинник видел, прежде всего, в обеспечении своей семьи минимумом продовольственной и иной продукции. Общинное хозяйство, повторяем, никогда не было и не могло быть основой нормального рыночного обмена. Вот почему у современников не вызывал большого удивления тот факт, что буквально по всем культурам урожайность у частных землевладельцев в Воронежской губернии всегда была выше, чем у общинников на 25-30 процентов, а нередко и больше. В том же 1907 г. урожайность озимых у владельцев была сам-8,4, у крестьян-общинников — сам-5,4, яровых у владельцев — сам-5,7, у общинников — сам-3,6, картофеля у владельцев сам-7,8, у общинников — сам-5,2 и т.д.21

Конечно, аграрный курс Столыпина форсировал раскол в деревне. Ставка делалась на деятельные слои крестьянства. Вышедшие из общины трудились с куда большей эффективностью. На этот факт обратил внимание воронежский помещик и видный государственный деятель С.И. Шидловский. «Появилось то, — вспоминал он, — чего я раньше допустить не мог, и что было, в сущности, совершенно нормально. Крестьянские земли оказывались обработанными лучше, чем мои, и урожаи у них отнюдь не ниже, а выше моих». Улучшения распространялись по мере выхода из общины и дальше, «ни в чем только не затронувши надельные земли». Общинники же, сетовал Шидловский, продолжали вести допотопное хозяйство. «Понятно, что, видя вокруг себя подобные явления, я не мог не прийти к заключению, что общинное распоряжение землею является самым крупным тормозом для улучшения земельной культуры, при каком мнении я и остаюсь до сего времени»22.

Дело, конечно, не в элементарной косности общинников. Экономика крестьянской общины носила закрытый и самодостаточный характер. На протяжении веков община помогала крестьянам выжить в суровой борьбе с природой и властями. Но, консервируя аграрную перенаселенность, та же община объективно не была заинтересована в производстве больших излишков сельскохозяйственной продукции. Если бы сотни тысяч крестьянских дворов Воронежской губернии вдруг резко повысили продуктивность своих полей, они тут же столкнулись бы с проблемой сбыта. Чрезмерные урожаи иногда оборачивались бедой, как это ни парадоксально звучит на первый взгляд. Так было, например, в 1897 г., когда губернатор В.З. Коленко с тревогой сообщал правительству о катастрофическом падении цен на зерно из-за высокого урожая и отсутствия спроса. Малому населению городов столько продукции не требовалось. Община уверенно себя чувствовала лишь на среднем уровне достаточности; большинство крестьян не было заинтересовано в высоких ценах на хлеб, напротив, они всегда учитывали, что им рано или поздно придется покупать его. Ситуация экономической безысходности порождала острое социальное беспокойство в деревне23.

Столыпинское реформирование было направлено на ликвидацию аграрной перенаселенности за счет целенаправленной поддержки хозяйственных инициатив крепких и трезвых крестьян-единоличников. Предполагалось, что промышленное и культурное развитие страны, развитие ее связей с внешним миром будут способствовать росту эффективности приватизировавшихся крестьянских хозяйств. Известные основания для оптимистических прогнозов у сторонников реформ были. Несмотря на значительное отвлечение рабочей силы из-за мобилизаций (в Воронежской губернии в армию были призваны почти 400 тыс. молодых крестьян), в 1915 году сельскохозяйственное производство выглядело гораздо перспективней, чем в том же 1907 году. Озимых хлебов было собрано более 63 млн пудов, яровых — 72 млн пудов, а всего, таким образом, 135 млн пудов, почти на 50 млн пудов больше, чем в год начала реформ24. Столь внушительное увеличение производства сопровождалось симптоматичными переменами в аграрных отношениях. Прежде всего, ощутимый рост товарности зернового производства наблюдался в крестьянских хозяйствах. Крестьяне, например, стали заметно расширять посевы озимой пшеницы, культуры более продуктивной, чем рожь, но и требующей более совершенной агротехники. Так, в 1913 году крестьяне израсходовали на семена пшеницы 71,5 тыс. пудов, в 1914 — 81,7 тыс. пудов, а в 1915 году уже около 140,5 тыс. пудов. Таких подвижек при господстве общины не наблюдалось: для собственного продовольствия общинники сеяли исключительно рожь.

Очень важно отметить также, что общий рост производства сопровождался чувствительным сокращением помещичьего землевладения. Если в 1914 году помещики заняли под озимые 223 тыс. десятин, то в 1915 — всего чуть больше 100 тыс. десяти. При этом озимые поля крестьян выросли на 125 тыс. десятин. И достигли почти 770 тыс. десятин, т.е. почти в 8 раз больше, чем у помещиков25. Примерно так же увеличивались крестьянские поля и под другими культурами.

На крестьянские хозяйства большее влияние стал оказывать рынок. Появление в губернии сахарных заводов привело к росту посевов сахарной свеклы, почти целиком отправлявшейся на продажу. В 1915 году под сахарной свеклой в губернии было занято уже почти 20 тыс. десятин26. Кроме того, все больше крестьян стали проявлять заинтересованность в выгодных для себя ценах на хлеб, поскольку его производство полностью покрывало потребности большинства семей. Можно, таким образом, констатировать, что сокращение удельного веса общинных хозяйств сопровождалось в губернии постепенным переходом к более эффективным методам хозяйствования. В деревне наметился поворот громадного исторического значения: впервые за многие века развитие земледелия начинало связываться не с экстенсивным его распространением, а с интенсификацией производства и подъемом культуры. У этого поворота были обнадеживавшие приметы: даже начавшаяся мировая война не нарушила поступательного роста крестьянской экономики. Как показывало время, затраты на сельское хозяйство довольно скоро приносили хорошие плоды. «Трехлетняя агрономическая деятельность, — с удовлетворением отмечал обзор 1914 года, — не осталась без достаточных результатов: среди общей массы крестьян можно найти немало хозяев, которые завели уже улучшенные сельскохозяйственные орудия, породистый скот, разбили сады, применяют культурные способы обработки почвы и приемы по уходу за посевами и пр.; число таких крестьян с каждым годом увеличивается»27.

Еще раз подчеркнем, что позитивные результаты были достигнуты в первую очередь в хозяйствах крестьян, прошедших через новое землеустройство. Их опыт служил примером, поэтому даже в 1915 году землеустроительные губернии получили 13 011 ходатайств от крестьян по образованию единоличных владений28. В немалой степени хозяйственным успехам отрубников содействовало развернувшееся в губернии массовое кооперативное движение. Кроме того, во время мировой войны именно крестьянство извлекло наибольшие выгоды из введения в стране сухого закона. По многочисленным свидетельствам очевидцев, пьянство в деревнях Воронежской губернии с лета 1914 года резко сократилось, а сохранившиеся средства крестьяне направляли на укрепление своих хозяйств. «Вследствие закрытия казенных винных лавок, — с удовольствием доносил Богучарский уездный исправник в октябре 1914 года, — все население трезво, усиленного разврата не замечалось и особо выдающихся каких-либо явлений, заслуживающих внимания, за истекший сентябрь месяц в Богучарском уезде не было»29. При этом крепкие и самостоятельные хозяева отнеслись к сухому закону с гораздо большим сочувствием, чем общинники, для которых совместные выпивки давно стали нормой30.

Однако до решительных сдвигов в сторону интенсивного сельского хозяйства в губернии было, конечно, еще далеко. Большинство крестьян продолжало держаться общинных традиций и надежды на улучшение своего положения связывало с перераспределением земельной собственности. Коренная реконструкция сельского хозяйства не могла быть совершена только за счет аграрных преобразований. И тем более его нельзя было разрешить путем дополнительного наделения крестьян землей за счет более культурных частновладельческих хозяйств31. Стимулировать повышение эффективности должно было ускоренное развитие промышленности и путей сообщения, городской инфраструктуры и связанное с такими процессами радикальное изменение структуры общества. Мировая война и разразившийся на ее исходе вихрь революционных потрясений прервали нелегкое реформирование. При советской же власти проблема избыточного аграрного населения решалась специфическими методами административно-командного свойства.

Сноски и примечания

1 Дубровский С.М. Столыпинская земельная реформа. М., 1963; Сидельников С.М. Аграрная политика самодержавия в эпоху империализма. М., 1980; Ковальченко И.Д. Столыпинская аграрная реформа (мифы и реальность) // История СССР, 1991, № 2. С. 56-63 и др.

2 Федоров Б.Г. Петр Столыпин: «Я верю в Россию». СПб., 2002. Т. 1-2; Хотулев В.В. Петр Столыпин: Трагедия России. М., 1998; Macey D. Agricultural Reform and Political Change: the Case of Stolypin // Reforms in Modern Russian History: Progress or Cycle? Cambridge (Mass.), 1995 и др.

3 Иванов А.А. Аграрное перенаселение в Центрально-Черноземном регионе России начала ХХ в. и его последствия // Проблемы исторической демографии и исторической географии Центрального Черноземья и Запада России. Материалы научной конференции. Липецк, 1998. С. 115.

4 Щербина Ф.А. Крестьянское хозяйство по Острогожскому уезду. Воронеж, 1887. С. 244.

5 Небольсин А.Н. Переселенческое движение крестьян из Воронежской губернии. Воронеж, 1928. С. 9-10.

6 Журналы Воронежского губернского собрания очередной сессии 1913 г. Воронеж, 1914. Л. 238.

7 Скиада М.М. Производство крестьянских сапогов в слободе Бутурлиновке Воронежской губернии // Памятная книжка Воронежской губернии на 1878-79 гг. Воронеж, 1879. С.75.

8 Воскресенский П.В. Кустарные промыслы в Нижнедевицком уезде, имеющие характер отхожих промыслов // Там же. С.100.

9 Миронов Б.Н. Социальная история России. СПб., 1999. Т. 1. С. 466-467.

10 Щербина Ф.А. Указ. соч. С. 414-415.

11 Щербина Ф.А. Хозяйственные нужды Воронежского края // Протокол заседания членов Воронежского отделения Императорского Московского общества сельского хозяйства. Воронеж, 1893. С. 7-8.

12 Новиков А.И. Записки земского начальника. СПб., 1899. С. 23.

13 Там же. С. 10.

14 Гурко В.И. Черты и силуэты прошлого. Правительство и общественность в царствование Николая II в изображении современника. М., 2000. С. 160.

15 Карпачев М.Д. Воронежское земство и аграрные реформы начала ХХ века // Общественная жизнь Центрального Черноземья России в XVII – начале ХХ века. Воронеж, 2002. С. 89.

16 Щербина Ф.А. Крестьянское хозяйство по Острогожскому уезду. С. 147.

17 Гульцев Н.Н. Столыпинская аграрная реформа в Воронежской губернии и ее крах: Дис. …канд. ист. наук. 1952. С. 113-114.

18 От кого зависит полезность агронома // Вестник Богучарского общества сельского хозяйства, 1915, № 5. С.2-3.

19 Письмо крестьянина-отрубщика // Вестник Богучарского общества сельского хозяйства, 1915, № 12-13. С. 23-24.

20 Обзор Воронежской губернии за 1907 г. Воронеж, 1908. С. 11.

21 Там же. С.12.

22 Шидловский С.И. Воспоминания (1861—1922). Берлин, 1923. Ч.1. С. 36-37.

23 Воронежские губернаторы и вице-губернаторы. Воронеж, 1999. С. 312.

24 Обзор Воронежской губернии за 1915 г. Воронеж, 1916. С. 3.

25 Там же. С.6.

26 Там же. С. 13.

27 Обзор Воронежской губернии за 1914 год. Воронеж, 1915. С.3.

28 Постановления Воронежского губернского земского собрания по экономическим вопросам. Воронеж, 1916.

29 ГАВО, ф. 6, оп. 2, д. 405, л. 33.

30 Астырев Н.М. В волостных писарях. Очерки крестьянского самоуправления. М., 1886. С. 245.

31 Истоки аграрного кризиса Н.Л. Рогалина справедливо объясняет не многоземельем помещиков, а слабым разделением труда и недоразвитой профессиональной дифференциацией. — Рогалина. Аграрный кризис в российской деревне начала ХХ века // Вопросы истории, 2004, № 7. С.

——————————————————

Михаил Дмитриевич Карпачёв родился в 1943 го­ду в Москве. Окончил исторический факультет Воронежского государственного университета. Доктор исторических наук, профессор, заведующий кафедрой истории России ВГУ. Публиковался в журналах «Новый мир», «Подъём», «Вопросы истории», «Российская история». Автор книг «Истоки русской революции», «Очерки русской культуры ХIХ века», «Воронежский университет: вехи истории» и др. Главный редактор «Воронежской энциклопедии». Живет в Воронеже.