Крепость

***

Узреть в воде, внутри воды

Среди лишенных света глыб

Сомов слоистые следы

И колыханье прочих рыб.

Услышать их беззвучный ход,

Войти в размытый лабиринт,

Пока чумазый тихоход

В лагуну ввинчивает винт.

Ведь был же, помню, некий знак,

Какой-то чмокающий звук —

Не то шепталкой шлепнул рак,

Не то бобер скликал подруг.

И, еле слышно голося,

Поблескивая чешуей,

Плотва честила карася

На весь честной придонный слой.

У них в реке своя война:

Разборки, каверзы, понты,

Бомжи, начальники, шпана,

Свои подводные менты.

В одном и том же месте спать

Не будут щука и мальки.

А нас им лучше и не знать.

Мы хуже щук, мы — рыбаки.

На рыб готовим инвентарь:

Мормышки, удочки, садок,

Не зная, что Святой Рыбарь

Уже поддел нас на крючок…

 

***

В моем коровнике — божьи коровки,

В моем свинарнике — морские свинки.

В пастьбе не надо большой сноровки.

Они и справят по мне поминки.

Когда я с ними махнусь местами,

Когда махнемся с ними телами,

Я спрячусь в землю между крестами,

Они слетятся на камень к яме.

И то, что было когда-то мною —

Клубком страданий, сюда приведшим,

Могильщик глиной забьет смурною,

А Бог поздравит со всем прошедшим.

 

***

Лесопотамия — Сибирь,

Приземиста, широкожопа,

Где рожь еловую рубил,

Живя пешком и автостопом.

Где многосисечный народ

Спрягал кувалды с костылями

Во глубине глухих пород,

Нехило сдобренных костями.

Рабов одной шестой земли

Пасли партейцы-недоучки.

И планы партии цвели

Рядами лагерной колючки.

В нас трансплантировали жуть,

Дурную данность и нелепость.

Все туже скручивался жгут.

Как развалилась эта крепость?

От Мавзолея до краев

Распалась без ракет и танков…

И я, последний раб ее,

Рыдаю на ее останках.

 

***

Я, как разобранный Богом на части «конструктор»,

А подо мною — Урал, трудовой, трехколесный.

Часть меня чукчам развозит по тундрам продукты,

Прочая в шторм на Оби налегает на весла.

Птица в плену принимает контуры клетки,

Клетка — подобие в ней содержащейся птицы,

Рыба становится блюдом, запутавшись в сетке,

Люди — лишь спицы Господней большой колесницы.

Быть неубитым таким назначеньем сугубым

Нам позволяют стихи — подстрекатели речи.

И воспаряем на миг над субстанцией грубой,

Чуя, как крылья растут из окрепших предплечий…

 

***

Март — беда зазевавшихся и авто.

Смерть, прикинувшись паинькой, смотрит с крыш.

Остерегись смертельного шапито!

Глыба сорвется с неба — ты лежишь.

Над головой — хрустальный левиафан,

А чуть поодаль — тучный единорог,

Рядом жертву пасет лед-элефант.

Нынче в травмпунктах месяц гипсовых ног.

И на столице глянцевой нет лица:

Пятеро в коме, сотни попали в Склиф.

Лишь за пределом транспортного кольца

Вздох облегченья вырвется: вроде жив…

Каждый подъезд веревками огражден;

Дворник нашел раздавленного щенка.

Падают льдины в небо парным дождем

И превращаются в нимбы и облака.

 

***

В детстве ванной, помню, служило корытце.

Иногда обходились пожарной кадкой.

Как тогда удавалось нам в этом мыться? —

До сих пор остается большой загадкой.

В той же кадке порой обмывали мертвых;

Дефицитом были мыло и утварь.

Обряжали покойных все в тех же спертых

Коммунальных клетушках бараков утлых.

Жизнь и смерть недвусмысленно были сестры.

Всюду гибель! К тому же токсин стукачеств

Нас травил с рождения до погоста,

Возведенный властью в образчик качеств.

Но не вечен Идол, всему владелец.

А без розг дела в государстве плохи.

И его ищейки куда-то делись,

Сметены метлою чумной эпохи.

В детстве ванной, помню, служило корытце.

Вспомнишь горе-мытье и невольно вздрогнешь.

Сталин спит, вождю усопшему снится,

Как мы роем канал «Магадан—Воронеж».

 

***

Один. Одней бездомного пса.

Простужен, нетрезв, разут.

И не спасет аспирин-упса,

И псы меня не спасут.

Живу, выдавливая раба

Из нас — из себя, из вас,

Стряхнув клеймо челкаша с горба.

Вот-вот перейду на квас.

Гигантский шейкер, коктейль Москва,

Внутри — джигит, или скиф,

Угрозы, страхи, права, слова…

Замешкался — вот и Склиф.

Палач, на досуге строящий храм

Вблизи тюрьмы, шапито,

Чтоб мог молиться наследный хам,

Не верящий ни во что.

 

***

Все тунгусские камни — в мой огород:

Где бы что ни случилось — я виноват.

Нелады притягиваю. Генкод

У меня такой, что и сам не рад.

Дым стоит над крышей с прямой спиной.

До утра внимаю, как спит страна —

Та, что часто гнушалась нелепым мной,

Но всегда была мне нужна.

Слепошарым псом приползу я к ней,

Поскребусь — была-не была! —

«Почеши мне за ухом, обогрей,

Покорми объедками с твоего стола.

И, глядишь, воспряну и послужу

Я твоим утопиям и долгам

И врагов поверженных положу

Я к державным твоим ногам…»

 

————————————-

Юрий Николаевич Могутин родился в 1937 году в городе Москве. Окончил историко-филологический факультет Волгоградского педагогического института, Высшие литературные курсы при Литературном институте им. А.М. Горького. Работал учителем, журналистом. Автор многих книг стихов и прозы, публикаций в центральной и региональной печати. Лауреат Горьковской литературной премии. Член Союза писателей России. Живет в Москве.