«Если б только могла отводить беду…»

***

Сидим на заборе из досок своих гробовых

Среди облаков (или что это, не разберу).

Сияет весеннее детство — одно на двоих —

И мы веселы и спокойны. И я говорю,

Что хочется петь и смеяться от света вокруг,

В нем кажется прошлое чудным

и будто чужим.

И жизнь ведь была хороша,

как цветущий бамбук,

Но как хорошо, что ей больше

не принадлежим.

 

***

«Бунин жив», — царапает в подъезде

Пьяная веселая девчонка

И, кружась по лестнице, сбегает

От смазливых лиц, холодных пальцев

Нелюбимых мальчиков соседских.

А любим ей умерший в Париже

В нищете забытый старый Бунин.

Никому не нужный. Только ей.

 

В парке распускается сирень,

Статный свежий ветер привлекателен.

Пьяная от солнечных деньков,

Девочка танцует и смеется,

В стороне от миленьких подруг.

Мысли занимает русский Ваня,

Что в Париже ровно тридцать три

Года прожил.

 

Есть у девочки крещеная собака

(в детстве каждый знает: в рай с собакой

вход не запрещают). Фото папы.

Мама-алкоголик. Друг бездомный.

И старик, корпящий над столом,

Где-то в недоступном ей Париже.

Вот ее богатство, путь, судьба.

Облако для свешиванья ножек,

Цирк для избалованных детей.

 

Перед сном, сама того не зная,

Хмурит брови. Поджимает губы.

Безответно смотрит в никуда.

Нараспев тихонько произносит:

«Сент-Женевьев-де-буа».

 

***

Милостив дождь в январе. Вот кому до меня нету дела.

Мир отражается в лужах, а внутренний — пуст.

Господи, я постранично — погибшее дерево,

Но ведь отчетливо помню свет солнца на вкус!

 

Как бы не ждать, что листы мои белые вспомнят

Преображений бесчисленных жизненный толк…

Господи, что же мне делать с душою бессонной?

Разве я не понимаю, зачем Ты замолк…

 

Все же под этим дождем я сильнее и строже.

Времени нет. И по горло — синюшных чернил.

Скоро февраль. Я не знаю ни буквы. О Боже,

Крепче держи эту руку, что Ты сотворил.

 

***

Сережа — юродивый. Видит весь Божий мир:

Свет источает движенье его теней.

Солнце сменяют желтые фонари.

День мироточит, ночью душе ясней.

Ночью он расправляет свое плечо,

Клетки грудной поднимается огонек.

Все в нем уродливо, пыльно и хорошо,

Словно больного детства сухой цветок.

Горные реки шепота, скал оскал.

Донные камни сбитых навек замков.

Есть у Сережи Бог и одна тоска,

Пара теней и горстка невнятных слов.

А у меня — глаза. И сердечный шум.

Хлеба небесного корка на черный день.

Если бы только могла отводить беду,

Где бы он был теперь…

 

***

Жизнь больше, чем эта спокойная ночь без тебя.

Ложится прохлада на знойные улицы города,

И кажется, будто уже утихает гроза,

Скрываюсь едва от сгущенного черного солода…

Но небо беззвучно роняет одну темноту

Стабильно и щедро. И некуда боль перепрятывать.

Как глупо не спать из-за вязко-слащавого: «Жду».

Как было бы правильно в звуках тебя не угадывать.

 

————————————————

Мария Александровна Соколовская (Бахтина)родилась в городе Бельцы Молдавской ССР. Окончила факультет русского языка и литературы и поступила в аспирантуру Воронежского государственного педагогического университета. Руководитель творческого объединения «Союз свободных поэтов и менестрелей». Участница Воронежских областных совещаний молодых литераторов (2008, 2010). Публиковалась в журнале «Подъ­ём». Автор книг стихотворений и прозы «Взрывные согласные», «Ежели». Лауреат Исаев­ской премии 2015 года. Живет в Воронеже.