Четыре дома

* * *

 

Охапку лет — черемуховых веток

Приносит мальчик смелый, твой двойник.

Здесь и теперь между окон двойных

Пылятся клочья высохшего лета.

 

Знакомые березы под окном,

Зеленые качели над обрывом,

Они живут в неведеньи счастливом,

С весной в ладу в пространстве мировом.

 

И только люди, проживая век,

Не думают в гордыне иль смятенье,

Что жизнь и смерть — единое смиренье,

Которого не хочет человек.

 

А мы за то неведенье в саду

Остаток жизни отдали бы смело.

Любовь одна не ведает предела —

Цвети она в раю или в аду.

 

НА ВЕЧЕРНЯХ ПОЛЕЙ

 

Куполов величавей церковных

Золотые закаты в глуши,

Пропадаю в лесах подмосковных

Во спасение грешной души.

 

Поясные, земные поклоны

Отдаю на вечернях полей,

Оглянусь, как заплещутся стоны

Чуть заметных с земли журавлей.

 

И не молкнет во мне неземное,

И близка мне земная юдоль —

Благодатное слово родное

Выступает наружу, как соль.

 

ЧЕТЫРЕ ДОМА

 

Четыре дома у родителей моих

Когда-то было — нары на двоих

За ивовой перегородкой.

Воспитывала мать и малых, и больших

В семье родной лебедушкою кроткой.

Семья отца большая: дед — «старшой»,

Как разрешили молодым переселиться —

Землянку вырыли — и это дом второй,

Там родилась и я под пологом из ситца.

Сухие холмики, река и то Сухая.

По руку левую щебеночный отвал,

По правую — жилища, что Шанхаем

Из ссыльных кто-то в первый раз назвал.

Так и пошло… а за Урал-рекою

Из шпал, из горбылей, известняков

Свои покои ладили изгои

Средь каменистых горок и холмов.

Отец в Агаповке на шпалах дом поставил,

Осталось сладить светлое крыльцо,

Да крышу засмолить… но снег растаял,

Урал разливом выплеснул жильцов

В наш третий дом — не дом, а конный двор…

Пилили, помню, жердевый забор,

Да как блестел ледок в следах копыт,

Он и теперь в глазах моих рябит.

Четвертый наш — гостеприимный дом:

Всех перехожих, странников, бездомных

Он привечал любовью и теплом…

Он и мои девичьи грезы помнит.

Как я любила солнце на полу!

Тепло простых дорожек домотканых,

Полынный запах веника в углу,

Шум тополя. И лунный свет на рамах.

Нас четверо, а мама не поймет,

Зачем разъехались в четыре разных дома?

Все ждет кого-то у пустых ворот…

Теперь ее печаль и мне знакома.

 

В ДЕРЕВНЕ

 

Я себя протащу до покинутой нашей деревни.

Эх, какие там люди! В ненаписанной книге прочту

Не обиду на жизнь, а хранимую душу издревле,

Боль за бедность в полях, истощение сил, нищету.

 

Утром мама моя не отгонит на выпас Буренку —

Нет буренок давно, поразъехались все пастухи.

Вспоминает, родная: «Везли на чужую сторонку

Нас в телячьих вагонах — платить, за какие грехи?»

 

— Так за что же, за что, — я спрошу, как некрасовский Ваня, —

Выгоняли из дома, бросали на каторжный труд?

— Нас за новые сени, а их вот за новые сани.

— Только батя утешил, — а люди и тут ведь живут!

 

«Всяко было потом, — скажет мама и тихо заплачет.

Голод, нары да тиф… да родителей бедная смерть.

Только с наших, сиротских, землей переполненных тачек

Завертелась такая на голой степи круговерть!

 

Мы о городе новом слагали стихи в культбараке,

Ни горячей обиды, ни зла не держали в сердцах,

Только жаль деревеньки, давно утонувшей во мраке,

Жаль, что дети и внуки все больше живут в городах…»

 

За деревней бегут облака, словно серые волки,

Дуют злые ветра и грызут у домишек бока.

Я уеду теперь навсегда или, может, надолго,

Словно серые волки, бегут и бегут облака.

 

БРАТУ

 

                            1

 

Приедешь, поклонись далекой

Могиле матери моей.

Скажи, что стала одинокой

Я без нее. А жизнь — бедней.

 

Да посади — она любила

Цветочки голубого льна,

Чтобы весной цвела могила,

Издалека была видна.

 

И я приеду, хоть не близко,

К простому привезу кресту

Московский ландыш серебристый,

Волжанке-маме, как мечту.

 

Да с корневым комком березу

Из леса маминой весны,

Да раскулаченные слезы

Всех, виноватых без вины.

 

                                      2

 

                                 Поэту Юрию Костареву

 

Ты вздрагивал от ритма рифм и строчек,

Откуда мне? Давно их не слыхал…

Но Божий Промысел не знает проволочек:

Ты не писал, как «гибли за металл».

Ты не писал, как отнимали веру.

Ты не писал, как выслали отца…

Твой день рождения в июне, в сорок первом,

Он отлит из горячего свинца.

А город отлит из огня и стали,

И совместились несовместные, они:

Россия-мать, «отец» — Иосиф Сталин,

В язычестве прошли года и дни…

А нынче, брат, не вздрагивай от строчек,

Пиши, пиши языческую ночь!

Где все — темно, но дышит Дух, где хочет,

И что услышишь — не прогонишь прочь.

 

ОКТЯБРЬ

 

Растоптан и размыт покровный путь.

Под замятью мятежной непогоды

На камень преткновенья повернуть:

Все потерять. Погибнуть. Без исхода.

У русского и нет иной судьбы —

Себя обречь на муки и печали…

А на роптанья робкие толпы,

Что у блаженного копеечку отняли,

Ответа нет… А главы Покрова

Снег оболок. За кисеей туманной

Дрожат они, как редкая листва.

Да устоят под ветром окаянным!

 

---

Екатерина Николаевна Козырева родилась в поселке Агаповка Челябинской области в семье спецпереселенцев. Окончила Москов­ский областной педагогиче­ский институт, Высшие литературные курсы при Литературном институте им. А.М. Горького. Работала учителем русского языка и литературы, в районных и городских газетах, журнале «Марфа и Мария». Публиковалась в журналах «Москва», «Роман-журнал 21 век», «Наш современник», «Московский вестник». Автор десяти книг стихотворений и эссе. Лауреат Всероссийской литературной премии «Традиция». Член Союза писателей России. Живет в Москве.